Пять минут прощания (сборник)

– Она отказала ему ради тебя, – сказала Лариса Васильевна.

– Да? – рассеянно спросила Таня.

– Да! – Лариса Васильевна загасила сигарету. – У этого посла были мерзкие дочки. Две хищные сучки. Ниночка была мудрая женщина. Она любила тебя.

У Тани по щекам поползли слезы.

– Девочка, милая, – Лариса Васильевна погладила Таню по руке.

– Она никого не любила, – сказала Таня и отдернулась. – А почему ее все любили? Ах, Ниночка такая женщина! Какая – такая? Почему?

Лариса Васильевна взяла новую сигарету, закурила.

– Ты права, девочка, – сказала она хрипло. – Нина сильнее всего свою жопу любила. В смысле, свой комфорт. Я ее терпеть не могла, если честно.

Таня вскочила с кресла.

– Вы врете! – закричала она. – Вы сказали, чтоб мне было приятно!

Выбежала из комнаты, схватила плащ, хлопнула входной дверью.

– Я не вру! – крикнула ей вслед Лариса Васильевна.

Она и вправду не врала. Она обожала свою подругу Нину и верно служила ей. Но порой ненавидела так, что хотела убить. Голову ей разбить. Вот этой хрустальной пепельницей.

решение принято, забудьте ЗАДОМ НАПЕРЕД

Наталья Петровна сказала Коленьке, чтоб он уезжал. Сказала перед своим отъездом в Париж. Раньше она его с собой брала. Два раза, на Рождество и просто так, летом.

Сейчас она поехала одна. А он чтобы собрал вещички. В тишине и без прощальных сцен. Она так и сказала:

– Чтоб мне тут не плакать лишнего.

В самом деле. Ему двадцать три, а ей сорок шесть, он красавец без высшего образования, а она ой-ой-ой кто, и это не может длиться вечно.

Он взбежал на второй этаж, посмотреть, как ее машина выезжает из ворот, по привычке махнул ей рукой, и вдруг его испарина пробила – понял, что всё. Липкий пот потек у него по спине. Он пошел в ванную, разделся, включил душ. Потом решил принять ванну. Взбил пену. Лег в теплую воду.

Вылез, сполоснулся, закутался в простыню. Пошел в спальню. Бросился поперек громадной кровати. Покосился на себя в зеркало. Вспомнил бабушкину двушку в блочном доме.

Когда она через неделю вернулась, он выскочил навстречу в джинсах и тонкой маечке, с разбегу обнял ее, стиснул, поцеловал в губы.

– Ты еще здесь? – отпрянула она.

– Наташа, Наташа, – он стонал, не разжимая объятий.

Она вырвалась, взяла из гардеробной сумку и молча пошла в его комнату. Распахнула шкаф.

Потом вышла с ним во двор. У задних ворот, под навесом, рядом с газонокосилкой и дровами для камина, стояла его старая «киа».

– Давай последний раз поцелуемся, – сказал Коленька.

Она махнула рукой – езжай, мол.

Чем ближе к городу, тем тошнее становилось.

Коленька остановился. Вытащил из сумки зубную пасту.

Написал на лобовом стекле номер ее телефона. Изнутри писал, то есть задом наперед. Восемь девятьсот шестнадцать… девятка неправильно получилась. Неважно. Разобьется стекло – значит, судьба такая, безвестно погибнуть. Уцелеет – тогда пускай она поплачет.

Какой-то джип с мигалкой выскочил на встречку.

Коленька не уступил ему дорогу.

Стекло уцелело.