Пять минут прощания (сборник)

– Послушай, – сказал он. – Честно: у вас с ней что-то было?

– Наверное, – сказала Лида. – Она часто приходила. У меня работа сдельная, сам знаешь. Я сама себе все выколачиваю и обеспечиваю. А мы с ней часами болтали. До трех утра. Стихи читали. Играй же на разрыв аорты, с кошачьей головой во рту, три черта было, ты четвертый, последний чудный черт в цвету. У нее очень красивый голос.

– Это у тебя красивый голос, – сказал Алтынов.

– Мне она тоже так говорила, – сказала Лида. – Мы с ней читали вдвоем. На два голоса. Как будто она – скрипка, а я – фортепьяно. Разве этого мало?

– Много, – сказал Алтынов. – Даже очень.

– Вот, – сказала Лида. – А потом на меня просто навалилась работа. Я больше не могла вот так, ночи напролет. Она обижалась. Один раз сижу, редактирую перевод. Ингрид Свенсон, Ледяной мрак. Двадцать листов. Сдавать в пятницу, сегодня вторник. Звонит, говорит сипло и жалобно: «Грипп, температура, в аптеку сходить некому». Выгребаю из шкафа лекарства. Магазин, сок-сыр-хлеб. Прилетаю к ней. Открывается дверь – о, боже. Дым коромыслом, гости, она в платье на лямочках, выскакивает, обнимает: «Прости мою маленькую хитрость!»

– Ишь ты, – сказал Алтынов.

– Я вдруг поняла, что ненавижу ее, – сказала Лида. – Как бедняк богача. Как трус храбреца… Вот, например: она влюбилась в одного типа и сразу развелась с мужем. Просто так. От полноты чувств. Хотя этот тип вовсе не собирался на ней жениться. Ей все можно. У нее нет такой железной двери внутри. Ненавижу.

Алтынов встал, вышел на балкон, закурил. Докурил, вошел в комнату.

Лида неподвижно сидела на диване. Стало совсем темно.

– Ну? – почти строго спросила она.

– В смысле? – он поднял брови.

– К себе поедешь? Или как? А то поздно уже.

– К себе, – сказал он.

– Галя, что ли, в Москве?

Он кивнул.

– Передавай привет.

– Ага, – усмехнулся он. – Привет и жаркий поцелуй.

– Ты же говорил, она про меня знает! – Лида вскочила с дивана.

– Ты меня не так поняла, – сказал он. – Или я неточно выразился.

– Какая же ты сволочь, – засмеялась Лида, обняла Алтынова и поцеловала. – Какие же вы все кругом гады, подлецы и мерзавцы…

– Верно, – сказал Алтынов, взял в прихожей портфель, отпер дверь и вышел.

Лида включила компьютер. Зажгла настольную лампу. Уселась поудобнее. Пощелкала мышью, ища нужную папку.

Беззвучно замигал мобильник.

– Да обзвонись ты! – заорала она и раскрыла файл.

сны на 13 и 14 августа 2011 года ДВЕ РАЗЛУКИ

Первая.

Я несу эмалированную кастрюлю с супом. Я поднимаюсь по лестнице старого дома. Я подхожу к двери: старая дверь, обитая дерматином, из-под которого лезет желтая вата. Я нажимаю кнопку звонка, кнопка фаянсовая, я это прекрасно помню. Дверь открывается наружу, но только наполовину, сильнее открыть нельзя, потому что перед нею – железная труба, она подпирает потолок, который грозит обрушиться: толстая штукатурка и черная гнилая дранка.

Из полураскрытой двери выходит женщина. Она в ушанке, у нее круглый курносый нос, она похожа на крестьянского мальчика с картины Венецианова.

– Принес? Спасибо, – говорит она и хочет взять кастрюлю.

– Постой, – говорю я. – А где я буду жить? С кем я буду жить? Спать?

– А тебе обязательно со мной? – говорит она.

– Но ты же говорила, что меня любишь!

– Ну да. Но любить – необязательно жить и тем более спать.