Пять откровений о жизни

Меня переполняла благодарность за то, что мне наконец удалось найти себе работу по сердцу. Отправившись на кухню, я налила себе чашку чая, а потом села ждать пробуждения Перл в другой комнате. На улице понемногу вечерело, хотя внутри дома это никак не сказывалось – там всегда царили покой и умиротворение.

Мы провели с Перл еще несколько недель, но с каждым днем она все слабела, пока наконец ей не стало слишком тяжело вставать с кровати. Признав, что она больше не сможет перемещаться по дому, Перл попросила меня продолжать любоваться им за нее. Я с улыбкой обещала выполнить ее просьбу. Но на самом деле я больше любовалась самой Перл, чем ее (безусловно замечательным) домом.

В последние недели нас часто навещали друзья Перл, чтобы проститься с ней, в том числе коллеги по социальной работе. Они говорили о том, как она изменила их жизнь и помогла множеству людей, как ее работа оставила в мире неизгладимый след. Впрочем, чтобы считаться истинным предназначением, работе необязательно иметь большой размах. Кто-то за свою жизнь поможет тысячам, а кто-то всего двум или трем людям. Нельзя сказать, что чья-то работа менее важна. У каждого из нас есть предназначение, и его поиски способствуют благу всех людей – включая нас самих. Когда предназначение найдено, работа перестает быть работой и превращается в приятное и естественное продолжение нас самих.

В день смерти Перл я в последний раз вышла из дома и закрыла за собой дверь. На улице стоял солнечный зимний день. Задержавшись на крыльце, я глубоко вдохнула воздух и подставила лицо солнцу. Думая о Перл, о том, каким она была прекрасным человеком, я улыбнулась. Долгие годы работая то в одном банке, то в другом, я безуспешно пыталась найти свое предназначение. Теперь я наконец обрела его, и меня переполняла благодарность. Размышляя о благодарности и посылая Перл любовь, я еще долго не могла сдвинуться с места. Но это было неважно: я улыбалась, и причиной тому была моя работа.

Простота

Последние недели моих пациентов были тяжелыми не только для них самих, но и для их детей. Их средний возраст составлял от сорока до шестидесяти лет, и, как правило, у них давно уже были собственные дети.

Страх потерять мать или отца, как и страх предстоящей боли, многих толкал на необдуманные поступки. Поведение родственников моих пациентов постоянно напоминало мне, как вредно жить в обществе, где смерть замалчивается. Перед лицом смерти оказывается, что люди не просто не готовы справляться со своими чувствами – они испытывают отчаянный ужас, причем в большей степени даже не сами умирающие, а их родные. Мои пациенты перед смертью всегда обретали покой; их дети часто так и оставались во власти бушующих эмоций, охваченные паникой.

Работая в разных домах, я вблизи наблюдала образ жизни и отношения в большом количестве семей. Этот опыт убедил меня, что почти в любой семье есть свои сложности: есть травмы, требующие исцеления, и уроки, которые люди преподают друг другу. Порой люди совершенно не осознавали, что вызывают у родных острую реакцию, но мне она была хорошо заметна. В случае ссор я с уважением к чужим чувствам оставалась в стороне, стараясь сохранять глубокое сострадание.

Во многих семьях смерть обостряла вопросы контроля. Когда умирает член семьи, право быть рядом и помогать есть у каждого, особенно учитывая, что времени остается мало. Но нередко я видела, что один из детей пытается контролировать все безраздельно: хозяйство, список покупок, работу сиделок, будущие похороны и так далее. Если другие дети пытались помочь или высказать свое мнение, возникали споры, и властный член семьи только крепче вцеплялся в вожжи. Смотреть на эту демонстрацию силы было больно, потому что в основе ее лежал лишь страх.

Моим первейшим приоритетом всегда было благополучие пациента. Поэтому, услышав, что в комнате Чарли начался спор на повышенных тонах, быстро перешедший в крики, я бегом бросилась в комнату. По разные стороны кровати моего пациента стояли его взрослые дети, Грег и Марианна, и орали друг на друга через голову отца.

– Пожалуйста, хватит, – сказала я вежливо, но решительно. – Если вы еще не закончили, отправляйтесь в другую комнату. Посмотрите на своего отца! Он же умирает.

Марианна, разразившись слезами, стала извиняться перед отцом – кротким и спокойным человеком.

– Просто он меня все время доводит, – сказала Марианна, кивнув на брата.

У нее были прекрасные голубые глаза и длинные черные волосы, и, будь я художником, мне непременно хотелось бы написать ее портрет. Но сейчас глаза у нее покраснели и опухли от слез.

Грег отреагировал молниеносно:

– А я не вижу, с какой стати ты должна получить по завещанию столько же, сколько и я. Ты уехала. Ты ему не помогала. Это я взял на себя все заботы, я был с ним после смерти мамы.

Слова Грега отзывались во мне болью. За его рассуждениями скрывался хрупкий раненый мальчик. В обоих детях были заметны черты отца, но Грег, видимо, был похож еще и на мать. Волосы у него были русые, а кожа светлее, чем у сестры. Он не плакал. Он буквально плавился от ярости.