Пять портретов (Повести о русских композиторах)

Любит застолье и музицирование в домашнем кругу. Глядя на него и не скажешь, что это он создал «Ивана Сусанина». Самолюбив, обидчив и оттого называет себя «мимозой».

Ещё — влюбчив, как и полагается художнику. Но в семейной жизни бедняге не повезло. А потому, что неразборчив: пленяется внешней красотой, а души не видит…

…Конечно, в тридцать восемь лет две оперы за спиной да ещё куча романсов — это говорит о таланте, о божьем благословении. Но надо сознаться, он ленив — опять-таки как полагается художнику.

Пошлость этих суждений угнетала Стасова.

Жену Глинки — его бывшую жену — он встречал в свете и был даже представлен ей, но от дальнейшего знакомства уклонился.

А что говорил Владимир Фёдорович Одоевский, образованный, обладающий тонким вкусом? Он высоко ценил музыку Глинки, но его самого, должно быть, знал поверхностно.

И Стасов понял, что великий композитор был, в сущности, одинок.

Но оказалось, что у него был друг, не музыкант и не столичный житель. Петербургских «приятелей» Глинки он избегал, тем более что в столицу приезжал редко. Это был украинский помещик Валерьян Фёдорович Ширков, либреттист «Руслана»[14].

Стасов познакомился с ним случайно и очень заинтересовался этим приятным и скромным человеком.

Разумеется, более всего Стасов расспрашивал о «Руслане». Отчего Глинка выбрал фантастический сюжет? Не сам ли Пушкин навёл его на эту мысль?

Ширков подтвердил: это так. Пушкин воображал свою поэму в виде сказочной оперы. Наподобие «Фрейщюца»[15], но в русском духе. И говорил об этом Глинке.

— А либретто? Он намеревался писать его?

— Это неизвестно. И Глинка не узнал: мы очень скоро потеряли Пушкина. Но, думается, вряд ли.

— Почему же?

— Пушкин сказал однажды, что он бы даже для Россини не пошевелился. Для своего кумира.

— Это могло быть сказано случайно.

— Думаю, что нет. Но если бы даже он захотел…

— Так что же?

— Глинка был бы польщён, но… вряд ли доволен.

— Как это?

— Он не нуждается в готовом либретто, потому что писал свои оперы да и некоторые романсы без слов. До слов.

Это действительно была новость.

…Ширков рассказывал:

— Михаил Иванович приезжал в наши края четыре года назад по делам певческой капеллы. Его «хозяин», князь Львов[16], послал Глинку на юг для набора певчих… Завистник! Как будто другой не справился бы!

— Зачем Глинке служить в капелле? — спросил Стасов. — Ведь он помещик и, кажется, богатый.

— Ну, не такой уж богатый. Семья там большая, а он не единственный у матери. Да и приобщение к капелле могло быть полезным для музыканта, если бы не унизительное обращение директора… Глинка порвал с этим князем.

— Стало быть, вы познакомились в тридцать восьмом году?

— Да. В провинции, знаете, дружба завязывается легче, чем в столице. Глинка стал бывать у меня в доме. Вероятно, заметил мою любовь к музыке. Да и жена моя отличная музыкантша… Глинка говорил, что в нашем доме ему тепло… В один из вечеров он сыграл нам чудесную вещь. Заметьте, не спел, а именно сыграл — на фортепьяно. Он назвал эту пьесу «Моя тоска». Жена захотела переписать её для себя, чтобы разучить, но Глинка сказал, что это не фортепьянное, а вокальное сочинение — каватина[17] Гориславы.

Стасов слыхал о русской языческой княгине Гориславе.

— Нет, не княгиня, что вы! Пастушка, возлюбленная Ратмира. В поэме Пушкина у неё нет имени. Если помните, это мягкий, но беглый портрет. А у Глинки — сильный женский характер… Вот так я узнал, что он пишет оперу на пушкинский сюжет. «Либретто ещё нет, — сказал он, — но весь ход оперы, весь её нравственный смысл вот здесь: в голове и в сердце. Сначала будет музыка, потом слова».

Я мог лишь вымолвить: «Как же так?»

«Мыслей у меня достаточно, — сказал Глинка, — не могу же я дожидаться, пока кто-нибудь изготовит либретто».

«А разве нельзя, — спросил я осторожно, — найти подходящие строки в самой поэме?»

«Не всегда и не везде, — сказал он нахмурясь. — Одним четырёхстопным ямбом не обойдусь. Наконец, слова могут появиться и позднее».

Я неловко спросил:

«Кто же их напишет?»

И услыхал немыслимый ответ:

«Я, собственно, надеялся на тебя. Ведь ты не откажешься?» 

— …Если знать обстоятельства, — продолжал Ширков, — то можно и не удивляться. Я кое-что писал для себя; Глинке были известны мои опыты. И он выбрал меня прежде всего потому, что поэт знаменитый не согласился бы. Добро ещё, написать либретто, по которому музыкант построит свою оперу. А то подбирать к готовой музыке слова… «За кого вы меня принимаете, милостивый государь!» Добрейший Василий Андреевич Жуковский был крайне удивлён, когда Глинка принёс ему свою первую оперу в наивной надежде найти в нём либреттиста. Поэт не удостоил рассердиться, только смеялся.

«Ну и размеры! — восклицал он. — Да тут язык сломаешь!»

И, чтобы получилось ещё забавнее, стал нарочно сочинять к музыке нелепые слова да ещё вставлять бессмысленные слоги. Глинка тоже смеялся.