Пять президентов

— Коллега, вчера утром меня вновь вызывал к себе Дорон, — жёстко сказал Миллер, когда Чвиз вернулся в комнату. — Поймите наконец, что президент торопит Дорона, Дорон торопит меня, а мне уже нечем отговариваться. Вы понимаете? Я лечу, как баллистическая ракета по заданной траектории.

— Слава Богу, меня это не касается, — упрямо сказал старик. — Я вовремя снял с себя всякую ответственность.

— Но от себя вы никуда не уйдёте! — зло произнёс Миллер, как будто прочитал приговор. — Хватит об этом, я пришёл сегодня не для того, чтобы толочь воду в ступе, а чтобы услышать ваш совет как учёного. Сейчас менять мой план и придумывать новый уже поздно. Кроме того, вы же знаете, что я надеюсь на вашу помощь. Вы думали о моём плане?

— Но почему вы решили, что я обязан помогать вам делать глупости? — сердито пробурчал Чвиз.

Миллер исподлобья посмотрел на Чвиза, и оба они замолчали.

— Я жду вашего ответа, — требовательно сказал Миллер.

— К сожалению, — через силу сказал Чвиз, — идея в принципе осуществима, хотя весь план авантюрен и лишён здравого смысла. Он знает? — И Чвиз кивнул в сторону Таратуры.

— Теперь может и должен знать, — твёрдо сказал Миллер, — Таратура, от вас будет зависеть многое, если не всё. Выслушайте мой план.

Миллер заговорил негромко и спокойно, как если бы читал лекцию с кафедры. Через три минуты Таратуре захотелось выскочить вон и помчаться к ближайшему психиатру. Через пять минут он глубоко задумался, через семь — восхитился, через десять у него не осталось и тени сомнения, что эта ночь станет для него началом новой и — наконец-то! — настоящей жизни. Когда Миллер кончил, он встал, одёрнул пиджак и твёрдо сказал:

— Я с вами, шеф.

— Несмотря на всё?

— Риск, шеф, единственный товар, которым я торгую, — неуклюже, но с достоинством ответил Таратура.

3. ДРАМА В ПЯТИ АКТАХ

Солнце поднималось медленно, цепляясь лучами за корявые ветви старых дубов. Окна восточной террасы уже брызнули золотом, и зяблики грянули первую песнь дня.

В усадьбе ещё спали. Спали дежурный электрик и дежурный водопроводчик, спали дежурный синоптик и дежурный врач, дежурный шифровальщик и вообще Дежурный — человек, чья должность существовала с 1883 года и который никогда ничем не занимался, поскольку тогда же, в 1883 году, в спешке забыли оговорить круг его обязанностей. Не проснулись ещё повара и горничные, шофёры и вертолётчики, садовники и механики. Дремал связист у погашенного табло коммутатора, рядом с которым, не мешая далёкому ликованию зябликов, безмолвствовал телетайп.

Храпел седой майор у красного, очень красивого телефонного аппарата, который согласно инструкции должен зазвонить в тот момент, когда начнётся атомная война. Впрочем, майор почти всегда спал. Он был типичным армейским философом, этот майор, и рассуждал так: если телефон молчит — можно спать; если телефон звонит — нет смысла просыпаться.

Спокойно вздымалась во сне богатырская грудь беспокойного О'Шари — командора спецгруппы из двенадцати телохранителей. А в соседней комнате, словно по команде, слаженно вдыхали и дружно выдыхали спёртый воздух все двенадцать телохранителей, подстраиваясь в такт начальственному сопению. Они спали без тревог и угрызений совести, поскольку сейчас работала НЭСИА. Столь романтическое имя, достойное украсить стены Карнака, скрывало пусть весьма совершенную, но, увы, начисто лишённую всякой романтики Ночную Электронную Систему Инфракрасной Аппаратуры, окружавшую усадьбу и видевшую в темноте так хорошо, как не умели видеть даже на свету все двенадцать телохранителей вместе с командором О'Шари.

Разметался во сне десятилетний Арви, единственный наследник хозяина усадьбы, справедливо называемый всеми вышеперечисленными его обитателями Божьим бичом, ниспосланным за грехи прошлые и будущие, ибо одни только прошлые грехи при самом тенденциозном их подсчёте не могли уравновесить факт существования Арви.

На широкой кровати под синим, в серебряных метеоритах балдахином, неподвижно вытянувшись, как на смертном одре, спала хозяйка усадьбы. Впрочем, сейчас никто из её знакомых и близких не смог бы поручиться, что это действительно она, — таким неузнаваемым было её лицо без драгоценных мазей, туши и помады, которые днём возвращали ей по крайней мере двадцать прожитых лет.

Наконец, в маленькой и сыроватой комнатке с туго запертыми окнами, задёрнутыми занавесками, тяжёлыми от золотого шитья и вековой пыли, в конусе жёлтого света лежал, раскинув по подушке кисточку ночного колпака, старичок в очках — хозяин усадьбы, гражданин № 1 — президент.

Улёгшись с вечера, он начал было просматривать сводки иракских нефтяных курсов, заскучал, взял киноревю да и заснул вот так, в очках, не выключив ночника, как часто засыпают люди, обременённые делами и годами.

А солнце между тем поднималось всё выше и выше.