Пять рассказов о Гэллегере

– О-о… я не знаю. Такое оружие может здорово пригодиться. Никто не знает заранее… Сейчас столько ограблений. Я чувствую себя увереннее, когда эта штука лежит у меня в кармане.

Он отодвинулся от Гэллегера, заметив входящего Махони. Детектив был явно обеспокоен.

– Этот парень со двора…

– Что с ним?

– Он тоже похож на вас. Только старше.

– А как с отпечатками пальцев, Махони? – спросил Кэнтрелл.

– Ответ заранее известен. – буркнул детектив. – Все как обычно. Узор сетчатки тоже совпадает. Послушайте, Гэллегер, я хочу задать вам несколько вопросов. Отвечать прошу четко и ясно. Не забывайте, что вас подозревают в убийстве.

– А кого я убил? – спросят Гэллегер. – Тех двоих, что исчезли из морга? Нет corpus delicti. Согласно новому кодексу, свидетелей и фотографий недостаточно для установления факта.

– Вам хорошо известно, почему его приняли, – ответил Махони. – Трехмерные изображения принимали за настоящие трупы… Лет пять назад был большой шум по этому поводу. Но трупы на вашем дворе – не картинки. Они настоящие.

– И где же они?

– Два были, один есть. Все это по-прежнему висит на вас. Ну, что скажете?

– Вы не… – начал Гэллегер, но умолк. В горле его что-то дрогнуло и он встал с закрытыми глазами. – «Мое сердце принадлежит тебе, пусть знает об этом весь мир, – пропел Гэллегер чистым и громким тенором. – Меня найдешь ты на своем пути, как тень, не покидающую никогда…»

– Эй! – крикнул Махони, вскакивая. – Успокойтесь! Вы слышите меня?

– «В тебе всей жизни смысл и блеск, молчание и мрак, песнь…»

Перестаньте! – заорал детектив. – Мы здесь не для того, чтобы слушать ваше пение!

И все-таки он слушал, как и все остальные. Гэллегер, одержимый талантом сеньора Фиреса, пел и пел, а его непривычное горло расходилось и уже выдавало соловьиные трели. Гэллегер пел!

Остановить его было невозможно, и полицейские убрались, изрыгая проклятия и обещая вскоре вернуться со смирительной рубашкой.

Кстати, дед тоже испытывал какой-то непонятный приступ. Из него сыпались странные термины, математика, излагаемая словами – символы от Эвклида до Эйнштейна и дальше. Похоже, старик действительно получил математический талант Гэллегера.

Однако все – и хорошее, и плохое – имеет свой конец. Гэллегер прохрипел что-то пересохшим горлом и умолк. Обессиленный, повалился он на диван, гладя на деда, скорчившегося на кресле с широко открытыми глазами. Из своего укрытия вышли трое либлей и выстроились в шеренгу. Каждый держал в косматых лапках печенье.

– Мир принадлежит мне! – возвестил самый толстый.

События следовали одно за другим. Позвонил Махони, сообщил, что добивается ордера на арест, и что Гэллегера посадят, как только удастся расшевелить машину правосудия. То есть завтра.

Гэллегер позвонил лучшему на Востоке адвокату. Да, Перссон мог опротестовать ордер на арест и даже выиграть дело, либо… как бы то ни было, Гэллегеру нечего опасаться, если он наймет его. Однако часть платы следует внести авансом.

– И сколько?.. О!

– Позвоните мне, когда вам будет удобно, – сказал Перссон. – Чек можете выслать хоть сегодня.

– Хорошо, – ответил Гэллегер и тут же позвонил Руфусу Хеллвигу.

К счастью, богач оказался дома.

Гэллегер объяснил ему, в чем дело. Хеллвиг не поверил, однако согласился прийти в лабораторию с самого утра, для пробы. Раньше он просто не мог. Дать денег он снова отказался, пока не получит несомненных доказательств.

– Сделайте меня первоклассным пианистом, – сказал он, – тогда я поверю.

Гэллегер вновь позвонил на телевидение, и ему удалось связаться с Джоуи Маккензи, красивой светловолосой пианисткой, молниеносно завоевавшей сердца жителей Нью-Йорка и тут же приглашенной на телевидение. Джоуи пообещала прийти утром. Гэллегеру пришлось ее долго уговаривать, но в конце концов он наговорил такого, что интерес девушки достиг уровня лихорадочного. Похоже, она путала науку с черной магией, но обе эти материи ее интересовали.

На дворе появился очередной труп, что означало линию вероятности D. Несомненно, одновременно с этим третье тело исчезло из морга. Гэллегер почти пожалел Махони. Безумные таланты успокоились. Вероятно, неудержимая вспышка бывала лишь поначалу, часа через три после процедуры, а потом талант можно было включать и выключать произвольно. Гэллегер уже не испытывал непреодолимого желания петь, но, попробовав, убедился, что может делать это когда захочет, причем хорошо. Дед же проявлял великолепные математические способности каждый раз, когда испытывал в них потребность.

А в пять утра явился Махони с двумя полицейскими, арестовал Гэллегера и доставил в тюрьму.

Там изобретатель провел три дня.

Вечером третьего дня прибыл адвокат Перссон с приказом об освобождении и множеством проклятий на устах. В конце концов ему удалось вытащить Гэллегера, вероятно, благодаря лишь своей репутации. Потом, уже в аэротакси, он простонал:

– Что за ужасное дело! Политический нажим, юридические крючки, безумие! Трупы, появляющиеся на вашем дворе, – кстати, их уже семь, – и исчезающие из морга. Что за всем этим кроется, Гэллегер?

– Не знаю. Вы… гмм… выступаете моим защитником?