Пять сетов

Он должен был находиться здесь, Рафаэль. Он прекрасно знает, то его игрок нуждается в нем. Он не может не прийти. Разве что... — Вам что-нибудь нужно? — Нет, ничего. — Замечательный, этот последний сет! — Он — орешек,— говорит Жан, думая о Рейнольде. — Вы справитесь с ним! Жан разражается лихорадочной яростной вспышкой:

— Да. Справлюсь! Даже не будь этого зашага, я бы справился с ним!

— Мне это хорошо известно,— говорит Лонлас.— Все это знают.

И правда! Все верят в него. Все, даже мальчишки и женщины, которые пришли сюда впервые, и даже все те, кто попросту только читает газеты. Он не разочарует их.

— Я справлюсь с ним! — повторяет он.

— Так доверьтесь мне, не пытайтесь вставать!

В самом деле, Жан снова сделал попытку привстать. Наступает глубокое молчание. Ловкие руки Лонласа обжигают все тело Жана. Удивительна эта чувствительность тела, даже самой кожи!

— Можно войти?

Какой-то шум у двери.

— Нет!— отвечает Лонлас.

— Да! — говорит Жан.

— Хозяин запретил...

— Хозяин? Какой хозяин?

Злоба вспыхивает в Жане при мысли, что так называют Рафаэля.

— Мы хотим поздравить Гренье! Мы хотим ему сказать...— раздаются голоса.

— Никого не пущу!.. Никого!— сопротивляясь вторжению, повторяет Лонлас.

Верно, не надо никого. Но все же надо бы узнать от кого-нибудь, что с Женевьевой.

— Кто тут?— спрашивает Жан.

— Массан... Грегуар... Женисье...

Это все игроки в теннис. Жан окликает одного:

— Массан!

— Да, Гренье! — через приоткрытую дверь отзывается Массан.

— Что приключилось с Перро?

— Во время первого сета с Ван Оостен она упала...

— Что с ней?

— Не знаю. Мы были на трибуне, смотрели твою игру... Я слышал— ее отвели на перевязочный... Чертовская игра, Гренье!

— Постарайся что-нибудь разузнать!

— Относительно Женевьевы Перро? Мы ходили к ней. Нас не впустили. Рафаэль с ней.

Рафаэль! Везде и всегда этот Рафаэль!

— Пойди скажи ты ему, этому Рафаэлю, что я хочу его видеть еще до конца перерыва. Так надо.

— Безусловно! Ему следовало бы находиться здесь!

— Быть может, она получила серьезное повреждение?

— Упала. Подумаешь, ей не впервые падать! Конечно, досадно из-за финала...

— Пошевеливайся, черт возьми!

— Не расстраивайся, Жан! Мы рассчитываем на тебя. Мы доверяем тебе. Ты выиграешь у Рейнольда!..

— Попробую. Иди... И, ради бога, поживее!

Снова руки Лонласа и неотступная тревога. И бешеная злоба от сознания, что Рафаэль там, возле нее, в то время как он прикован здесь.

— Расслабьтесь!

Только бы Рафаэль пришел до начала игры! Необходимо знать. Остается сет, быть может, два... Надо подвести итог всей встрече. Рейнольд силен. Разница между ними, когда не вмешивается злосчастный рок, лишь в том, что у одного из них большая воля к победе. Жан выиграл два сета из трех. Достаточно теперь, чтобы он выиграл еще один. Надо бы взять четвертый. Он может это. Он отдаст этому все, на что только способен. Прижмет американца к стенке. Выбьет его из колеи. Уничтожит. Жану необходим этот сет, чтобы все было кончено, чтобы не было пятого, чтобы Женевьева не поехала одна — одна с Рафаэлем — в Австралию.

Какое-то неистовство владеет им, и он не хочет от этого избавиться,— пылающий огонь любви, всей ненависти, всей убежденности в необходимости победить. Когда Рафаэль явится, он скажет ему, бросит в лицо свою уверенность...

— Вы не хотите немного попить?

— Нет, ничего не хочу.

Жан ощупывает карман. Осталось всего два куска сахара. Может не хватить. Этот сахар, который он сгрызает в трудную минуту,— в некотором роде суеверие, своего рода самовнушение.

— Лонлас, пошли кого-нибудь за сахаром! Кусковым... в бар, в ресторан... быстро! Необходимо достать его, прежде чем снова начнется!

— Кого послать?— спрашивает Лонлас.

— Сам сходи!

— Ладно,— отвечает Лонлас.

— Это очень важно! Рассчитываю на тебя... Шесть... восемь кусков! Прошу тебя, не поручай никому! Сам принеси, чтобы я не волновался.

— Лежите спокойно! Обещаете?

Лонлас бросает взгляд на свои часы: прошла уже половина перерыва. Он укрывает Жана, чтобы тело его не остыло, набрасывает плед на ноги, на грудь — пуловер.

— Сейчас вернусь!

Жан прислушивается к его торопливым шагам, удаляющимся по цементной лестнице.

Тишина. Снаружи доносятся голоса: толпа бурлит, движется, обсуждает. Этот гул, напоминающий отдаленное извержение вулкана, вскоре, когда он приблизится, сольется в один крик, в один возглас радости или разочарования.

Недалеко от него — тоже звуки голосов: слышна иностранная речь. Друзья и советники Рейнольда окружили его. Что касается Жана, то он один на один со своей тревогой. Он ненавидит Рафаэля, но ему было бы необходимо eго присутствие. А Рафаэль сейчас возле пострадавшей Женевьевы и, быть может, низко, лицемерно пользуется ее мимолетной слабостью.

Дверь открывается. Кто это?

Два журналиста. Жан хорошо знает их.

— Можно войти?.. Мы хотим сказать вам...

— Нет!.. Нет!..