Пять шагов по облакам

— Анекдот, — объявила Мелисса и зевнула. — Приходит еврейская девушка к раввину и говорит: «Ребе, Исаак пригласил меня на танцы. Можно мне с ним пойти?» — «Не-ет, — отвечает раввин, — Тора танцы запрещает!» — «А погулять? Можно мне с ним пойти погулять?» — «Отчего же, — говорит раввин, — погулять можно. Тора это разрешает!» — «А если на прогулке Исаак захочет меня поцеловать? Можно это?» «Можно, — соглашается раввин, — Тора это разрешает!» — «А если от поцелуя он так меня захочет, что овладеет мною?» — спрашивает девушка и краснеет. «И это можно, — отвечает раввин. — Тора это разрешает». Девушка еще больше краснеет и продолжает: «А если он станет овладевать мной и лежа, и сидя, и стоя…» — «Что-о? — в ужасе кричит раввин. — Стоя?! Стоя — это уже танцы, а Тора танцы запрещает!»

— Класс, — оценил Артемьев.

Мелисса повозилась немного, потерлась о него носом и спросила:

— А давай мы с тобой тоже будем и сидя, и стоя, и лежа! Нам ведь танцы никто не запрещает!

Артемьев засмеялся.

Все правильно. Все именно так, как и должно быть. Все может быть именно так и никогда не будет подругому. Уж больше он, Василий Артемьев, этого не допустит

— А помнишь, как мы в первый раз?..

— Лучше ты мне не напоминай!

— Ну почему же? По-моему, к тому моменту, когда я все-таки сообразила, что ты намереваешься затащить меня в постель, у тебя уже галлюцинации начались. От переизбытка гормонов в крови.

— Не было у меня никаких галлюцинаций, — оскорбился Василий Артемьев. — Это тебе показалось. И вообще, вовсе не я тащил тебя в постель.

— Как не ты?! — поразилась Мелисса. — А кто ж тогда?!

— Это ты меня тащила, — буркнул Артемьев.

— Ну да!

— Не «ну да», а да!

— Нет.

— Да.

— Содержательно, — оценила Мелисса, и они помолчали, припоминая.

Дело происходило в гостинице, где все было чужое — чужой обед, чужие люди, чужие шикарные постели. И они тогда были чужие. То есть почти чужие.

То есть уже было понятно, к чему все идет, но шло как-то не слишком быстро.

Медленно как-то шло.

Они целовались в его машине, когда он привозил ее домой, просто до одури и кругов в глазах. Мелисса, которая никогда ничего подобного не проделывала, была убеждена, что целоваться в машине неприлично и так делают только озабоченные подростки или какие-то совсем уж невменяемые взрослые.

Но было так хорошо целоваться с ним в тесноте и темноте автомобильного салона, пытаясь приспособиться, чтобы рычаг переключения передач не впивался в ребра и не задевал никаких важных и нужных органов, и это было очень сложно, почти невозможно.

Она распахивала на нем дубленку, пристраивала ладонь на сердце и целовалась так, как не целовалась никогда — не с кем было. От него всегда хорошо пахло, не слишком парфюмерно и не слишком «натурально», и ей нравился нагретый кашемир его водолазки и тоненький запах овчины от короткой дубленки. Он был настойчив, но без навязчивости, и очень хорошо держал себя в руках, и в какой-то момент ее стало это задевать.

Почему ничего не происходит, а? Он ничего не хочет? Или ничего не может? Или чего-то выжидает?

Потом, в той самой гостинице, выяснилось, что мужчина, который может держать себя в руках, — это взрыв, фейерверк, салют наций, который происходит, когда он отпускает себя на волю!

В гостиницу они притащились, потому что там проходил какой-то форум кинематографистов или что-то в этом роде, а Мелисса как раз и была «кинематографистом», по ее сценариям снимали какие-то фильмы. Очень благоразумно и очень в духе своих тогдашних отношений они забронировали два разных номера и честно собирались в них поселиться, но в первый же вечер, провожая Мелиссу, Артемьев поцеловал ее на пороге ее номера, и все случилось.

Все случилось и было так неожиданно хорошо для обоих — совершенно неопытной Мелиссы и излишне опытного Василия, — что показалось неправдой. Для того чтобы удостовериться, что все это на самом деле происходит с ними, они занимались любовью все время, что шел кинематографический форум, даже из номера не выходили, а потом быстро уехали, так, чтобы их никто не заметил, как нашкодившие детсадовцы.

Потом Мелисса развивала какую-то свою писательскую теорию о том, что, если уж им так повезло, что с первого раза все сложилось, да еще так хорошо сложилось, значит, вмешалась судьба, фата-моргана, и все такое, и «это я его привел на встречу к тебе», как поет Максим Леонидов!..

Артемьев в ее теории не вслушивался, ему просто было с ней хорошо, так хорошо, что он и думать забыл о том, что у него было какое-то «прошлое» и в том прошлом ему казалось, что все уже кончено и больше ничего хорошего не будет.

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

— А что ты обо мне думаешь?

Артемьев заставил себя подняться и сесть, словно оставлял позади ее тепло, ее любовь и все хорошее, что было этим вечером.

— Мы должны найти того, кто тебя похитил, — сказал он совершенно трезвым голосом. — Он сделал это раз и сделает опять, я тебе точно говорю.

Она беспокойно завозилась — ей не хотелось слушать про похищение. И думать не хотелось.

— Больше того, — продолжал Артемьев, — я совершенно уверен, что это сделал кто-то из своих.

— Как?!