Пять столетий тайной войны

До революции репутация Марии-Антуанетты была весьма и весьма невысокой. В первые несколько лет ее муж (до того как он подвергся операции по удалению фимозы) был неспособен к выполнению своих супружеских обязанностей. У королевы, ходили слухи, было несколько любовников, в их числе даже младший брат Людовика XVI, граф д'Артуа (будущий Карл X). У другого брата короля — графа Прованского (будущего Людовика XVIII) были основания считать, что фактическим отцом ее дочери был, вероятно, Анри Франкето — маркиз, потом герцог Куаньи, а дофина — граф Ферзен (это шведский аристократ, в действительности очень мало напоминавший того верного рыцаря королевы, каким его рисует позднейшая легенда). Версия о том, что дофин — незаконнорожденный, могла утверждаться только с появлением все новых вероятных и безусловных любовников королевы. Жана-Луи де Риго виконта де Водрейля, барона Пьера-Виктора де Бесенваля, герцогов Армана Луи де Гонто, де Лозена, де Бирона. Уже во время революции этот список был дополнен известным политическим теоретиком лидером фейянов Пьером Жозефом Барнавом (и это не говоря уж о более чем нежной дружбе Марии-Антуанетты с княгиней де Ламбаль и мадам де Полиньяк — эта связь была столь общеизвестна, что послужила сюжетом гравюры и театрального представления в 1789 г., и, главное, вполне подтверждается письмами самой Марии-Антуанетты к мадам Ламбаль). Были подобные же обвинения, правда, не подтвержденные документально, в «дружбе» с графиней Диллон и мадам Роган-Гемене. При этом королева проявляла веселую беззаботность и нисколько не была шокирована ходившими о ней слухами. Сам обманутый муж Людовик XVI в последние часы своей жизни произнес: «Что касается королевы, то я уже давно ее простил».

Как писал известный современный историк А. Кастело в книге «Мария-Антуанетта», до революции она вызывала почти всеобщую и откровенную ненависть. Эта вражда проявилась с первых месяцев после 14 июля 1789 г., когда «австриячку» именовали не иначе как «Мессалиной», «мадам Дефицит» (за ее безмерную расточительность), «мадам Вето» (за то, что она, по общему мнению, побуждала короля отвергать законы, одобренные народными избранниками). Несомненно, такая репутация королевы и побудила Эбера выдвинуть против нее во время судебного процесса Марии-Антуанетты в октябре 1793 г. обвинения в кровосмесительной связи с собственным сыном. Не стоило бы ворошить эти альковные секреты, тем более что они касались людей, многих из которых ожидал скорый трагический конец в годы революции, если бы эти тайны не соприкасались с тайнами государственными и не влияли на поведение лиц, находившихся у власти.

Ферзен, возможно, являлся отцом «первого» дофина — старшего брата Людовика XVII. Граф в записях, предназначенных только для себя самого, так и именует его — «мой сын». Правда, через три года после смерти «первого», в 1792 г., он так же начинает называть и «второго» дофина, то есть Людовика XVII. В связи с официальным сообщением о смерти дофина в Тампле Ферзен записал в своем дневнике: «Это последний и единственный интерес, который еще оставался у меня во Франции. Ныне того нет. Что мне дорого, больше не существует, поскольку я придаю мало значения мадам[37]». Как упоминалось, граф Прованский не сомневался, что именно «второй» дофин — сын Ферзена. И это весьма важно. Однажды Людовик XVIII даже сделал ироническую надпись на повествовании Марии-Терезы о бегстве королевской семьи в Варенн в 1791 г.. «Можно надеяться, что рассказчица так и не узнает о причине привязанности, выказывавшейся Ферзеном королеве». Вопрос о том, был ли дофин сыном Людовика XVI, оказывается тесно связанным с вопросом о том, был ли Наундорф Людовиком XVII. У Наундорфа и его потомства эвазионисты находят ярко выраженные семейные черты Бурбонов. Но если Наундорф был дофин, такие черты могли проявиться независимо от того, кто был его отцом — Людовик XVI или Ферзен, так как в числе предков Марии-Антуанетты была герцогиня Елизавета Шарлотта Орлеанская (жена герцога Лотарингского) — представительница младшей ветви Бурбонов.

Ненависть Марии-Антуанетты к кардиналу Рогану, ставшая прологом к пресловутому «делу об ожерелье», была вызвана тем, что он, будучи в 1772 г. (за два года до ее отъезда во Францию) послом в Вене, распространял слухи о ее распутстве, в частности что она была любовницей графа д'Артуа, и снимал копии с ее писем, компрометирующих молодую австрийскую принцессу.