Пять углов

Сияние не расширялось и не увеличивалось, а также потихоньку приближалось, и это было не совсем сияние, то есть, может быть, и не сияние, а как бы сияние; вернее, Исайе Андреевичу казалось, что сияние. Ведь недаром же Исайя Андреевич почувствовал биение сердца, неспроста? Сияние тихо приближалось, а впереди сияния в черном пальто, в шляпке, с зонтиком в сухонькой ручке, с хозяйственной сумкой в другой, приближалась, шла навстречу Исайе Андреевичу пожилая женская фигура в проволочных очках. Ничего особенного на посторонний взгляд в этой фигуре не было, но для Исайи Андреевича она была полна великого значения.

— Машенька! — едва сумел выдохнуть Исайя Андреевич, поравнявшись с фигурой. — Машенька! — И, уже обретя голос: — Помните ли вы меня?

Дамская фигура, несколько по инерции просеменив, остановилась. Строго сквозь проволочные очки посмотрела на Исайю Андреевича, затем вслед за своей головой повернулась сама, прищурилась, как бы припоминая, и отрицательно склонила голову в шляпке направо, а потом — налево.

— Марья Ильинична, — поправила она Исайю Андреевича.

— Марья Ильинична! Вспомните: поклонник ваш гимназический. Не вспоминаете?

Марья Ильинична опять повспоминала глазами и даже сухонькие губки для нужного напряжения мысли втянула совсем внутрь. И как будто бы вспомнила.

— Вроде вспомнила, — сказала Марья Ильинична. — Саша? — неуверенно сказала она и костяным пальчиком ткнула в сторону сердца Исайи Андреевича.

— Ну да, Саша! — радостно воскликнул Исайя Андреевич. Сразу так многое вспомнилось ему от этого имени: в юности он своим крестным именем смущался, казалось оно ему несовременным, ветхозаветным, к тому же и одноклассники, гимназисты, прозвали его за это имя поповичем. (Исайя Андреевич и правда был немного поповичем.) В те времена он стыдился своего церковного имени и называл себя Сашей, а иногда для красоты Александром, а Александр был не он — Шурочка, двоюродный брат, — вот он так уж подлинный Александр. Но теперь дело не в этом было, а вот Машенька его узнала.

— Ну как? Вспомнили? — улыбнулся Исайя Андреевич. — Вот видите? И вспомнили. Именно — Саша.

Марья Ильинична тоже теперь улыбалась.

— Ну, а как вас теперь, полным именем? Отчеством?

— Да называйте Сашей! — с чувством сказал Исайя Андреевич. — Я для вас всегда, на всю жизнь готов Сашей оставаться.

— Ну-ну! — ласково сказала Марья Ильинична, осторожно передвигаясь рядом с Исайей Андреевичем по тротуару. — Неудобно — вы так выросли, возмужали, наверное, уже женатый теперь человек, дети, наверное, как же мне вас — Сашей!

— Что вы, Машенька! — горячо возразил Исайя Андреевич. — Я?! Нет! Я совершенно бездетный холостяк. Да и мог ли я жениться? — судите сами. После всего, что было!..

— А что было? — спросила старушка. — Я уж не помню, что было.

— Ну, вы-то конечно, — грустно сказал Исайя Андреевич, — а я... Я ведь по гроб моей жизни был в вас влюблен.

— А все-таки лучше — Марьей Ильиничной. Мы все-таки с вами старики: нам неприлично.

— Ну, уж если вы так считаете, — чуть-чуть огорчился Исайя Андреевич, — если так считаете, называйте меня Исайей Андреевичем.

— Исайей? — удивилась Марья Ильинична. — А я думала: Александр. Вы ведь тогда как будто Александром назывались?

— Грех мне, — сказал Исайя Андреевич, — молод был — врожденного имени стеснялся: хотелось имени благородного, военного; только я не помню точно, но вы как будто мое полное имя знали.

— Нет, не понимаю, — сказала старушка. — Чем же имя такое плохое? Хорошее имя. Есть, конечно, разные женщины, но мне лично такое имя больше нравится, чем какой-нибудь Эдик. А сколько же мы не виделись, Исайя Андреевич? — сказала старушка. — Полвека, наверное, не виделись?

— Да, наверное, полвека, — сказал Исайя Андреевич, — почти. Только, видите ли, Марья Ильинична: судьба так сложилась, обстоятельства. Папа мой покойный тогда умер, и мне уже нельзя было дальше в Лавре оставаться: местожительства епархиальное, ведомственное было. Я на службу устроился — мне лицевой счет вот дали, вот я и переехал сюда, к Пяти Углам. Квартира чудная — очень выгадал: небольшая, зато отдельная. Сам себе хозяин: никаких этих коммунальных неудобств никогда не знал. Так и живу — все один, хотя по метражу площади можно бы и вдвоем. — Исайя Андреевич вдруг испугался: что, если Марья Ильинична поймет не так — решит, что он, Исайя Андреевич, намекает, — неловко будет. Исайя Андреевич скоренько переменил тему: — Прогуливаетесь, Марья Ильинична? — спросил Исайя Андреевич для перемены темы.

— Да нет, Исайя Андреевич, сестру иду навестить.

Помолчали. Немного шли молча: не знали, о чем говорить. О своей юношеской страсти Исайе Андреевичу так сразу неловко было напоминать; Марье Ильиничне тоже, наверное, неудобно было эту тему затрагивать, а может быть, она об этом и не помнила. Ведь полвека прошло: мало ли сколько разных событий могло за это время произойти.

— Мы ведь тоже тогда к Пяти Углам переехали, — начала снова Марья Ильинична, — тогда, в двадцатом году. Вы в каком?

— Я — в двадцатом же, в октябре.