Пять вечеров с Марлен Дитрих

В кабинет вошли сияющая от счастья встречи с сестрой Элизабет и ее супруг, на лице которого было полное равнодушие. Они посмотрели на окаменевшую Марлен, не проронившую ни слова. Радость Элизабет погасла. А капитан Хоруэлл сообщил им:

— Вашу участь будет решать военный губернатор.

На этом свидание, продолжавшееся не более минуты, окончилось.

Марлен по-прежнему молчала. А потом вдруг обратилась к Хоруэллу:

— Я прошу вас разрешить мне побывать в Бальзенском лагере. Я должна это увидеть.

Капитан начал отговаривать ее, но она не соглашалась. Тогда он стал рассказывать о деталях конвейера по умерщвлению узников. Марлен стало дурно, и она упала. Медленно, как в замедленном кино, оказалась на полу и, подтянув колени к подбородку, застыла, свернувшись калачиком…

Об Элизабет она больше никогда не говорила.

* * *

Мать она не видела пятнадцать лет. Может быть, ее удастся разыскать в Берлине, хотя улица Кайзераллея, где она жила прежде, уничтожена, как сказали Марлен, бомбежкой. Но в середине сентября сорок пятого ей неожиданно сообщили:

— Ваша мать нашлась. Жозефина Вильгельмина фон Лош проживает в Берлине, в районе Фриденау, в доме на Фрегештрассе. «Боже, — подумала Марлен, — бывает же так! Это там, где я родилась!»

Генерал Бредли предоставил ей свой самолет, и дочь помчалась к матери. Почему-то ей очень хотелось предстать перед нею обязательно в военной форме. Только в ней, а не иначе. Может, чтобы мать увидела: ее дочь сражалась с наци и награды, которые получила, достались ей не зря.

Сохранилась фотография, сделанная на аэродроме Темпельхоф, ныне уже не существующем. Марлен в военной форме. Мать — стройная седая женщина в строгом деловом костюме с галстуком, повязанным крупным узлом, в темной шляпке. Дама, готовая к переговорам. Какое-то время они обе крепились, потом расплакались, бросились друг к другу и обнялись надолго, не желая расстаться. Все это было вовсе не в материнских традициях.

Марлен поселилась в однокомнатной квартире у матери, которая сказала:

— Ну вот, круг завершился — мы снова вместе.

Из ее рассказов Марлен узнала, что все минувшие годы фрау фон Лош находилась под наблюдением гестапо, где на нее завели дело как на политически неблагонадежную и периодически вызывали на беседы.

— Фактически это были допросы, — сказала мать. — Но их интересовали не мои взгляды на то, что творилось вокруг, а наша связь с тобою. Они все хотели допытаться, почему эта связь отсутствует. Или, спрашивали они, вы осуществляете ее другим путем? И каждый раз твердили одно и то же: ваша дочь — предательница, прощенья ей не будет и мне в случае чего — тоже. Дальше угроз дело не пошло, а эти беседы, регулярные, как часы, уже не волновали. Краем уха слышала, где ты, и молилась, чтобы у тебя было все в порядке…

Получив приказ дать несколько концертов во французском Биаррице, Марлен уехала из Берлина.

— Только на несколько дней. Мы скоро свидимся, — пообещала она матери. Но в Биаррице ее догнала телеграмма: «В ночь на 6 ноября 1945 года Жозефина фон Лош скончалась от сердечного приступа». Дальше шли соболезнования от командования союзных войск.

Элизабет и Марлен Дитрих с родителями. Берлин. 1906 г.

Кладбищенская часовня от бомбежек осталась без крыши. Заупокойная прошла под мелким берлинским дождем. Мать лежала в гробу, сколоченном американскими солдатами из школьных парт, что уцелели в стоящей неподалеку полуразрушенной школе. Марлен простилась с матерью, а потом, уходя с кладбища, сказала друзьям-однополчанам:

— Оборвалась последняя нить, что связывала меня с родиной.

Она навсегда запомнила четверостишие неизвестного поэта, которое мать повесила над ее кроватью — под стеклом, в рамочке — в те годы, когда ее дочь еще только училась читать:

Люби, пока еще любить ты можешь,
Люби, пока еще любить ты рад.
Настанет день, настанет час —
О мертвых слезы хлынут, словно град.

Вечер третий

Знакомство с Бертом Бакараком

Пришла пора рассказать о человеке, который стал для Марлен не только соратником и возлюбленным. Он преобразил ее репертуар, заставил зрителя увидеть актрису новыми глазами, придав песням, написанным десятилетия назад, современное звучание. Стал человеком, который, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте, воспринимался Марлен не учеником, а учителем с непререкаемым авторитетом. Человеком, для которого она стирала носки и рубашки, крахмалила и утюжила их, чтобы они ежевечерне ждали его в гримерке. Человеком, без слов которого, сказанных перед концертом — «Все в порядке, малышка», она не выходила на подмостки.

О любви к нему лучше ее не скажешь: «И вот наступил день, когда в мою жизнь вошел человек, изменивший все, — Берт Бакарак. Мой режиссер, мой маэстро, самый важный для меня после того, как я решила всецело посвятить себя сцене. Он стал моим лучшим другом, а дружба — всегда свята, она, как любовь, высокая, чистая, никогда ничего не требующая взамен».