Гужуемся от пуза, лучшие фрукты не лезут в пресыщенные организмы – зубы от витаминов скрипят! Настроение от обильного рубона шухернее некуда! И когда поезд лихо проносится мимо какой-нибудь маленькой станции, то на гуляющих по перрону летят ядреные яблоки и спелые помидоры. А я из своей дальнобойной рогатки коцаю станционные стекла.
Потом раздухарились, давай песни базлать! Одни – одну, другие – другую, кто громче? Голубь, Штык, Кашчей и Мыло надрываются майданной песенкой, но она с перебором шипящих – не песня, а фонтан слюней!
А я с Ежаком, который от «сильных духом» в общем вагоне за ночь излечился от кашля и хрипоты, вдвоем глушим их, четверых, песенкой про «героев»-челюскинцев, которые умудрились утопить современный железный пароход «ледокольного типа» там, где мои предки, сибирские казаки, ходили на парусных деревянных лодках – стругах и кочах, не считая себя героями. Теперь, после гибели Челюскина, тех антисоветских казаков, когда-то освоивших Ледовитый океан и Америку, и упоминать запрещают. Но и в наше время, время угрюмого единодушия, нашелся веселый человек, сочинил смешную песенку про челюскинских недотеп на мотив «Мурки». И сколько бы не было вездесущих сексотов, а эту песенку, которая начинается словами: «Капитан Воронин корабль проворонил…», запела вся страна!
А потом все вместе запели нашу любимую с неисчислимым количеством куплетов и лихим рефреном: «Весело было нам!»:
Ежака от песен раздухарило – он чечетку забацал на гулкой вагонной крыше. Движения его похожи на кошачьи, то замедленно ленивые, то неожиданно резкие повороты в такт популярной песенке, которую запели после кинофильмов Чарли Чаплина:
Напевая песенку, Ежак сопровождает ее кокетливо комическими чарличаплинскими телодвижениями, застенчиво отворачивается от нас, закрывая лицо ладошкой, лихо крутит гибко откляченной задницей. И вдруг, сменив ритм, Ежак распрямляется и барабанит, барабанит, грохочет каблуками по железной крыше вагона, шлепает ладошками по бедрам, по груди, по бокам – вихрь какой-то!
И так Ежак шикарно степ бацает, что проводник под напором пассажирского возмущения вылезает по лесенке на торце вагона, высовывает кумпол над крышей и что-то угрожающе кричит нам, да ещ и кулаком грозит! И это нам на нашей законной территории! Голубь медленно поворачивается и…
– Кышшш! – неожиданно запускает в торчащую голову кондюка спелым помидором. Голова с кулаком исчезает. Кондюки храбрые, когда с милицией накатывают на безбилетного пацаненка в вагоне. Уж тогда они горазды изгаляться и юмор милицейский демонстрировать. А вылезать на крышу, когда там на ходу поезда резвится кодла беспризорников – это им слабо: как бы не упасть?
И тут нас осеняет великолепная идея, дух захватывает! Штык и Кашчей тут же претворяют идею в жизнь: курочат крышки с дефлекторов, приспускают ребятки шкарятки, приседают, поддерживая друг друга, тщательно целясь в дефлекторные трубы, и, кряхтя от усердия, хезают вовнутрь вентиляции… Шухерная мордаха у Штыка при этом становится такая умная, как у таксы, когда она аккуратно писает в гитару, чтобы на полу следов не осталось! А Ежак на разные голоса изображает разговоры пассажиров в купе, откуда торчат эти вентиляционные трубы и сам же комментирует! Будто бы видит, как во время задушевной беседы за чаепитием соседи по купе посматривают друг на друга, морща носы…
– …ось воны чаи распивают, як на юбилее заседают. А цей тамада, шо сыдить у начале, вин Вано Хенацвале. До жинок вин ого-го! охотник, бо дуже ответственный работник. А цей, шо в сторонке товстяк, тот мовчить, не вступая в прения, бо вин сексот стратехичнохо значения! А чайком усих прихощае, та завлекае харненька товстушка, болтушка та хохотушка – пидполтавская хохлушка!