Пятая печать

— Очень просто! Вам следует выслушать, что я скажу. Итак, слушайте внимательно: этот Томоцеускакатити… то есть нет! Возьмем сначала Дюдю! Так вот, этот Дюдю — простой раб на острове Люч-Люч, находящемся под властью Томоцеускакатити. Но что это за раб? Так вот, дорогой господин Ковач, то рабство, которое вы проходили в школе, — цветочки по сравнению с тем, в котором живет наш Дюдю… Это рабство так рабство! Про которое пишут в Библии и даже того чище! Чего уж там, бывали с Дюдю, например, такие случаи: не так давно, в тридцать два года, ему отрезали язык за то, что ненароком улыбнулся в присутствии своего господина и повелителя, когда тот проходил через одну из зал. Господин и повелитель обернулся к нему с такими словами: «Чему улыбаешься, негодяй?» Дюдю, почувствовав, что дело худо, чистосердечно ответил: «Что-то вдруг в голову пришло, господин, вот я и улыбнулся!» «Ах так! — сказал повелитель. — Ну, я уж позабочусь о том, чтобы тебе ничего больше не приходило в голову!» И велел отрезать Дюдю язык, полагая по своей глупости, что, лишив слугу языка, он тем самым разделался и с его мыслями! Истины ради стоит добавить, что Дюдю еще сравнительно легко отделался, ведь Томоцеускакатити случилось однажды лишить одного из своих подданных не только языка, но и всей головы. Чем провинился этот несчастный? Тоже улыбнулся? Нет. В кругу своей семьи Властитель объяснил наказание так: «У этого Бубу физиономия очень смышленая, а ни слова от него не услышишь!» Сказав это, он доглодал ножку райской птицы, икнул разок-другой и отдал приказ отрубить Бубу голову! Но вернемся к Дюдю: как я уже сказал, ему отрезали язык, но это было таким будничным делом, что Дюдю сам не считал случившееся большой, трагедией. Когда у него отняли дочь — прелестную девочку одиннадцати лет, которую хозяин Дюдю послал Томоцеускакатити в подарок, — лишь тогда он немного всплакнул. Узнав, что его дочь погубили в угоду прихотям Томоцеускакатити, Дюдю впал в отчаяние, но через два-три года забыл про свое горе и смирился с неизбежным. Позднее, спустя два года, отняли у него и маленького сына. Хозяин Дюдю хотел угодить придворному распорядителю Томоцеускакатити, похотливому старцу. Дюдю страшно горевал, но время шло, и ему пора уже было понять, что так будет продолжаться до самого смертного часа и неоткуда ждать избавления. Уже из этого — из тех событий, о которых я рассказал, — легко себе представить, что райской жизнь Дюдю не назовешь…

Книготорговец вздохнул:

— Н-да… мало вам девочек! Видите, к чему приводят ваши пакости, друг Дюрица? Сперва маленькие девочки, а потом — с кем тут у вас еще развлекаются? С мальчиками! Подумать только…

Ковач заметил:

— Это действительно очень страшные вещи, мастер Дюрица…

— Впоследствии, — продолжал часовщик, — Дюдю пришлось дожить до того, что его жене отрезали нос из-за оплошности, допущенной на работе. Через год ему выкололи глаз за то, что он наступил на хвост любимой обезьянке хозяина. Думаю, после этого излишне перечислять, как его изо дня в день хлестали кнутом, а хозяйские дети отрабатывали на его скулах, подбородке и прочем самые действенные боксерские приемы — как побыстрее и половчее ударить, нанести удар под ребро, побольнее попасть под ложечку и так далее. Все это Дюдю пришлось вытерпеть, и он вытерпел, ведь он видел, что кругом происходит то же самое — бесчисленное множество таких же, как он, людей терпело подобные муки. Пожалуй, лишь от одной вещи он страдал почти невыносимо. Причем не от физической боли — что его самого смущало и озадачивало. Когда приходили гости, Дюдю должен был ложиться перед дверью, чтобы посетители могли об его тело вытирать с ног пыль. И вот тогда-то — до самой смерти ему так и не удалось осознать почему — он не мог удержаться от слез, хотя по трезвом размышлении понимал, что эта обязанность мало чем отличалась от других, более того, лежа у дверей, он чуть ли не отдыхал.

— Мама родная! — вздохнул хозяин кабачка. — Хорошенькое удовольствие!..