Пятая рота

По летнему времени ночью окна спального помещения казармы были открыты. Двести молодых парней просто задохнулись бы в душной казарме, нагретой за день. В проходах между кроватями лежа ровными рядами на табуретах красовались хэбэшки и панамы — бери любую. Дежурный и два дневальных просто не могли уследить за сохранностью всех двухсот с лишним панам. Дневальные до глубокой ночи наводили порядок, а дежурный, стоя «на тумбочке» возле входа в казарму, лишь время от времени бросал взгляд в сторону спального помещения. В это время злоумышленники из автобата, учебной саперной роты или соседи-пехотинцы, закинув в открытое окно удочку, без шума и пыли «уводили» пару панам, а то и целое хэбэ вместе с брюками.

На утро два-три человека из второй учебной роты связи вставали в строй без панамы или ремня. Старшина Ахметзянов не допускал, чтобы святость строя попиралась отсутствием головного убора на очередной «бестолковой тыкве» и вместо панамы выдавал обворованному каску из оружейки. Мало того, что днем жара переваливала за сорок и голова в стальной каске чувствовала себя как индейка в духовке, так бедолага еще и выделялся из строя. На него смотрели и смеялись его незадачливости.

«Прохлопать» фляжку было еще хуже, чем потерять панаму. Чтобы с курсантом не случился тепловой удар или он, не дай Бог не умер от обезвоживания организма, старшина вешал ему за спину двенадцатилитровый железный термос, до половины заполненный отваром верблюжьей колючки.

Так и маршировали эти курсанты целый день до самого отбоя: кто в каске, кто с термосом за плечами. А через час после отбоя, ограбленные минувшей ночью курсанты вместе с одновзводниками отправлялись на охоту: в автобат, к саперам или к соседям-пехотинцам. В Первом городке Ашхабада пехоты стоял целый полк — три казармы. Воруй — не хочу. Навещай их по очереди и уноси с собой все необходимое.

На следующем утреннем осмотре Ахметзянов удовлетворенно подмечал, что вся рота в панамах и с ремнями и вел нас на завтрак.

Несколько раз воровали и у меня. Но мне не хотелось таскать раскаленную каску целый день и я научился воровать панамы средь бела дня — по ходу пьесы. Со временем я напрактиковался в этом деле и достиг таких высот совершенства, что воровал их уже просто так, из любви к искусству. А в тайнике под полом в учебном классе нашего пятого взвода всегда был некий запас панам, ремней и фляжек, который пополнялся по мере надобности.

Через два месяца службы в учебке в условиях тотального, невообразимого воровства предметов формы, я овладел этим высоким искусством. Если ночью тайком пробираться в окошко чужой казармы, то все время существует риск быть застигнутым и побитым. Кроме того, этот способ тайного похищения имущества имеет тот недостаток, что ты его совершаешь в то золотое время, которое Распорядок отпускает тебя для сна. Времени для сна и так никогда не хватает и курсанты задремывают даже во время занятий, а тут ты сам у себя урезаешь время. Следовательно, воровать нужно днем и, желательно, у всех на виду: чтоб легче было затеряться в толпе.

Делалось это так:

В Первом городке напротив учебного корпуса стоял «автобатовский» туалет, который пользовался самой дурной и жуткой репутацией среди курсантов. Туалет этот был закреплен за учебным автомобильным батальоном, от которого и пошло его название. Курсанты автобата должны были следить за порядком в нем и там всегда находились трое дневальных. Они следили, чтобы опорожнение происходило с максимальным попаданием в очки и решительно требовали от промахнувшихся сгрести наложенные мимо очка фекалии точно в центр мишени. Чувствуя себя в туалете полными хозяевами, они освобождали заходивших поодиночке курсантов от ремней и панам, поэтому в этот туалет старались попадать организованно, как на экскурсию, в составе взвода или отделения.

В Ашхабаде летом жарко. Обычная форма для курсанта днем — форма номер два, если, разумеется, рота не идет в столовую. Вот эту-то форму номер два, с голым торсом, я и решил взять себе в союзники. Петлицы с эмблемами оставались на хэбэшке, сложенной в классе, и определить из какой именно я учебки не представлялось возможным: в городке десять тысяч курсантов и все лысые, все в одинаковой форме. Я с голым торсом заходил в туалет, вставал к очку, делая вид, что оправляюсь и как паук ждал свою жертву. Вскоре появлялся какой-нибудь чурбан, обожравшийся перловки. Он присаживался на корточки возле соседнего очка, я дожидался, пока он закряхтит, после этого, клал свою ладонь ему на голову, двумя пальцами зажимал панаму и изо всех сил толкал его в очко. Растяпа, естественно, проваливался туда всей задницей и я не спеша уходил с чужой панамой на голове. Торопиться мне было некуда: пока потерпевший выкарабкается из очка, пока вымоет задницу от того, в чем она оказалась — много воды утечет.

Зато — панама при мне, а меня — ищи ветра в поле!

С ремнями и флягами дело было еще проще: