Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]

Ни то, ни другое, подумал Дженнак. Разумеется, боги были к нему благосклонны; он являлся их избранником и он владел магическим даром. Но хранило его воинское мастерство, то умение, что преподал ему в юности наставник Грхаб. В своем роде оно тоже было волшебством - таким же, как тустла и магия кентиога; впрочем, сколь многие вещи кажутся людям волшебными, тогда как секрет их прост и постигается лишь прилежанием и трудом! Труд, прилежание и сотворенное ими искусство являлись реальностью, а неуязвимость - легендой, одной из многих, сплетенных вокруг Дженнака временем и людьми. Когда-то он был ранен - в первом своем бою, в поединке совершеннолетия; правда, за тридцать минувших лет шрам над коленом побледнел и сделался совсем не виден.

– Так что же хранит тебя? - с внезапной яростью повторил Ах-Кутум. - Молчишь? Не хочешь отвечать? Ну, тогда проверим! Посмотрим, сколь сильна твоя магия!

В воздухе вдруг сверкнули метательные ножи, а в руках атлийца уже трепетала новая пара - два изогнутых лезвия, готовых к броску. Сколько же их у него! - подивился Дженнак, соображая, что клинки предназначены не только ему, но и стоявшему сзади Ирассе. Ах-Кутум являлся, несомненно, мастером; лишь великий ловкач сумел бы швырнуть ножи с подобной скоростью и силой.

Но всякий мастер рискует встретить более искусного, и первый нож, нацеленный в лицо Дженнака, бессильно звякнул о стальной браслет. Второй был отбит Хрирдом, подставившим свою секиру, а прочие Ах-Кутум бросить не успел: собственный его клинок, блестевший в ладони Уртшиги, внезапно ринулся к нему, змеиным жалом впился в горло и, пробив шею насквозь, вышел сзади на три пальца. Одно мгновенье атлиец еще стоял, покачиваясь и хрипя точно подраненый гриф-падальщик, потом на губах его вздулись и лопнули багровые пузыри, кровь хлынула из перекошенного рта, и он рухнул на спину, к ногам О'Тиги.

Этот обмен стремительным острым железом занял время пяти вздохов; стоявшие вокруг кейтабцы увидели лишь серебристый блеск клинков и услыхали звон да хриплый выдох умирающего. Но теперь случившееся дошло до них; лицо островитян помертвели, а их тидам вновь рухнул на колени. За О'Тигой, отбросив скрутку табака, а вместе с ней - и гордость, на колени опустился молодой атлиец. Глаза его были закрыты, щеки бледны, и выглядел он так, словно висел уже над бассейном с кайманами или ждал, когда волчьи клыки вопьются в глотку.

– Светлорожденный… - просипел О'Тига, - светлый господин… не карай…

– Забудь о случившемся и выполняй сказанное мною, - произнес Дженнак. - Воля богов свершилась.

Ступив на трап, он перебрался на палубу "Хасса". Четверо солдат потянули деревянные мостки, другие уперлись в борт парусника шестами, расталкивая корабли; затем на рулевой палубе зазвучал свистящий голос Пакити, над окованным бронзой тараном взметнулись треугольные паруса, а вслед за ними все три мачты, кела, таби и чу, украсились алыми полотнищами. Корабль из Йамейна будто бы разом откатился назад и стал удаляться, сливаясь с серыми скалами, свинцовой водой и хмурым небом.

– В Лондах, - бросил Дженнак своему кормчему, снимая пышный убор из соколиных перьев. - В Лондах, Пакити! "Хасс" добычу закогтил. Теперь очередь "Чультуна".

Прищурившись, он оглядел горизонт и висевший над ним Глаз Арсолана - не ослепительно-яркий, как в Серанне, а будто бы подернутый туманной дымкой. На юге клубились облака, предвещая ненастье, и ветер срывал с волн пенные гребешки, касался лица Дженнака прохладными влажными ладонями. Где-то там, на юге, в холодном море Чини, спешил к проливу второй его корабль, "Чультун"; спешил, чтоб встать на стражу между Землей Дракона и берегом фарантов.

Сизый сокол сменял белого, как ночь сменяет день; вздувались под ветром и вновь опадали паруса, вставало и уходило на закат солнце, катились океанские валы от Эйпонны к Риканне, а вслед за ними текли годы - и не было им ни счета, ни числа.

Интерлюдия первая. Мир.

Мир был круглым, как орех или как золотистый апельсин, невиданный в Эйпонне плод, зревший лишь в Восточных Землях, на берегах Длинного моря. Еще он походил на гадательный шар из яшмы или нефрита, какие умеют вытачивать искусные майясские ремесленники, изображая на них пятьдесят мельчайших знаков алфавита либо шесть покрупнее - тех, с которых начинаются имена богов.