Пятая труба; Тень власти

«Кажется, вы плакали? — спросил он. — Но уверяю вас, дон Педро настоящий джентльмен и весьма учтив с дамами».

Изабелла вздрогнула и толкнула меня вперёд.

«Иди, Марион, иди, пока я не переменила своего решения».

Я поцеловала её и вышла.

Мой голос бывает иногда очень похож на её. Когда мы были помоложе, мы забавлялись тем, что обманывали всех своим сходством и умели копировать во всём одна другую.

За дверью ждали два человека, которым и передал меня мастер Якоб.

«Вот графиня», — сказал он.

Меня привели в небольшую комнату, которую я ещё не видела. Здесь на кушетке лежал дон Педро. Если б мне не сказали, к кому меня привели, я бы не узнала его. При звуке моих шагов с кушетки поднялся старик с ввалившимися щеками. Глаза его… О, Боже! Когда он поднял голову и я увидела пустые ямы, зарубцевавшиеся под болезненно сведёнными бровями, я готова была даже пожалеть его. Страшно было ваше мщение. Было бы милосерднее убить его. Это было бы лучше для вас обоих.

— Неужели вы думаете, что я не понимал этого? Но я обещал пощадить его жизнь при том условии, что он подпишет приказ об освобождении ван дер Веерена и других арестованных, и, помня обвинения моей жены в вероломстве, которые до сего времени звучат у меня в ушах, я не решился нарушить данное обещание. Это было глупо с моей стороны. Я потом очень раскаивался в этом, но было уже поздно.

— О, не говорите так! — воскликнула моя собеседница. — Это придаёт вам больше величия, хотя вам и пришлось пострадать. Данное слово — святое дело, даже в том случае, если это приносит горе.

— Я не говорю о себе. А что, если это принесло смерть другим?

— О, не говорите так, — повторила донна Марион умоляюще. — Это страшный вопрос. Но Господь, конечно, может спасти, если на то будет Его воля, и не надо прибегнуть к преступлению.

Это было для меня не убедительно, и я молчал.

— А если не будет на то Его воля, что можем сделать мы? — продолжала она мягко. — Я знаю, что трудно всегда сохранять веру. Но должна быть воля Всевышнего, которая управляет нашими страстями, нашими слабостями, нашей силой, иначе как могли бы мы мириться с жизнью?

Последние слова она промолвила с глубокой грустью и так тихо, что их трудно было отличить от вздоха. Она говорила, чтобы меня утешить, а между тем кончила сама на безнадёжной ноте. Я не отвечал, не зная, что ей на это сказать.

— При звуке моих шагов, — начала она опять, — дон Педро встал и сказал: «Я не могу пойти вам навстречу, графиня, ибо теперь я уже ничего не вижу. Подойдите сюда и садитесь. Нам нужно поговорить». С этими словами он пододвинул кресло к своей кушетке. «Теперь оставьте нас вдвоём», — повелительно сказал он всем остальным. Потом он начал говорить. О, ради Бога, избавьте меня от необходимости повторять здесь его слова. Я не могу. Я не могла бы воспроизвести его красноречия. Так, должно быть, говорил дьявол первой жене. Несмотря на всё случившееся, он чрезвычайно ловко смешал вас с грязью, объясняя каждое ваше действие каким-нибудь гнусным мотивом, унижая вас там, где вы были велики, делая правду ложью, честность — преступлением, день — ночью. Поистине, вы должны простить Изабеллу: она была глубоко обманута.

— Однако вы не были обмануты, донна Марион?

— Я, дон Хаим? — спросила она таким тоном, как будто я сказал какую-нибудь нелепость. — Разве я могла бы поверить этому после всего того, что вы для меня сделали. Но вы должны простить Изабеллу за то, что у неё не было такой веры в вас, какую она должна бы иметь. Её женская гордость была так оскорблена, к тому же ей пришлось почувствовать всю остроту ваших слов. Не забудем и то, что дон Педро умел говорить, как никто. Когда он говорил, не замечалось даже отсутствие у него глаз. Когда он говорил о любви, которая всё побеждает, которая может избрать даже слепого, он был великолепен. Я и до сего времени не могу решить, был ли передо мной дьявол, который привык пользоваться любовью для достижения своих целей, или человек, который, как большая часть нас, любит и страдает.

Когда он убедился, что обман уже не действует, он открыл мне правду. «Что значит любовь, — говорил он, — если ради любимого человека не решиться даже на преступление?» Он говорил так, как будто Изабелла поощряла его, но я знаю, что это неправда. Её улыбка всегда была так мила, что люди не верили в её холодность и стремились к ней, как бабочки на огонь. Так как он постоянно твердил о силе своей любви, то я решила обратиться к ней и попросила его:

«Если ваша любовь так велика, то во имя неё отпустите меня к мужу, верните меня к исполнению моих обязанностей».

Эти слова произвели страшное действие. В одну минуту он весь переменился. Всё человеческое исчезло в нём, остался дьявол.

Он ответил мне со сдавленным смехом:

«А, теперь я понимаю! Лицо, которое вам когда-то нравилось, теперь изуродовано и обезображено. Это по-женски!»