Пятая труба; Тень власти

Всю ночь просидела я у постели Изабеллы, охлаждая ей голову, но лихорадка не уменьшалась. Утром я отправилась за врачом. Мне рекомендовали еврея Исаака ван Зоона, слывшего лучшим врачом в городе. Говорили, впрочем, что он жаден и не любит бедных пациентов. Я решила отдать ему всё, что у меня было, а там посмотрим. Он, кажется, принял меня за дочь зажиточного горожанина и пошёл со мной без всяких отговорок. Увидев нашу жалкую гостиницу, он помрачнел, но уйти уже было нельзя. Тем не менее он внимательно осмотрел Изабеллу. По-видимому, он очень любил своё дело и у постели больного на время забывал обо всём на свете. Он одобрил всё, что я сделала, и оставил мне две склянки с наставлениями, не дав мне, однако, больших надежд.

Когда он собирался уходить, я спросила, сколько я ему должна.

«Обыкновенно я получаю золотой за визит, а иногда и больше, — сказал он. — Но, видя ваши трудные обстоятельства, я удовольствуюсь тем, что дадите. Впоследствии советую вам приглашать не столь дорогого врача. Я сказал, что надо делать. Но болезнь остановить нельзя: лихорадка пойдёт своим чередом».

«Вы получите свой гонорар полностью, — промолвила я. — У нас немного осталось, но жизнь сестры для меня дороже всего».

После этого он стал гораздо приветливее и обещал зайти ещё раз.

Когда он ушёл, я бросилась к постели Изабеллы, заливаясь слезами. Неужели мы ушли так далеко и избежали страшных опасностей только для этого? Со всем усердием, на которое только способна, я молилась, чтобы она осталась жива. Пусть лучше я умру вместо неё. Я дала Богу обет, если она останется жива, принести Ему какую угодно жертву. Это был своего рода торг, который я хотела заключить с Богом, как это всегда делали и теперь делают католики.

Это был бессознательный возврат к старой вере, против чего так выступал всегда наш проповедник. То был страстный крик души, в отчаянии готовой перенести всё, что угодно, только не грядущее несчастье.

Я встала несколько успокоенная после молитвы. Что бы ни говорили против старой веры, нельзя отрицать одного — она отлично приспособлена к человеческой слабости.

Дни проходили за днями. Изабелла не поправлялась. Исаак ван Зоон приходил к ней несколько раз, но ничего не мог поделать. Наш небольшой запас денег почти иссяк. Его визиты обходились дорого и производили неблагоприятное впечатление на хозяина гостиницы, которому мы должны были всё больше и больше.

Однажды Исаак ван Зоон, собираясь уходить, сказал:

«Ваша сестра очень плоха. Она крепкого сложения, но у неё нет сил перенести эту болезнь. Она, по-видимому, истощила себя угнетённым настроением, а может быть, у неё был внезапный шок — вам это лучше знать».

Не получив ответа, он пытливо посмотрел на меня. Что я могла ему ответить?

«Завтра, а может быть, и раньше, наступит кризис, — начал опять ван Зоон. — Если у неё хватит сил, она выдержит его, в противном случае…»

Он не договорил и повернулся, чтобы идти. Я ещё не успела заплатить ему и сказала:

«Сегодня я могу заплатить вам только половину того, что вам полагается. Деньги у нас все вышли».

Он резко прервал меня:

«Это плохо, очень плохо. Деньги — самая необходимая вещь. Я не себя имею в виду — я приду завтра, если вы и ничего мне не заплатите. Но если ваша сестра поправится, для неё необходима будет самая лучшая пища и вино, а это вещи очень дорогие. Что вы тогда станете делать?»

«Не знаю, — отвечала я. — Бог мне поможет».

«Конечно, конечно, — сказал он с усмешкой. — Уж слишком многие надеются на Него, и Его помощь нередко приходит с опозданием. У меня есть одно лекарство, но оно стоит очень дорого — два золотых даже для меня самого. А у вас ни одного не осталось. Впрочем, если вы пожелаете, есть средство добыть деньги».

Его лицо с крючковатым носом и редкой бородёнкой стало похоже на лицо фавна, когда он подошёл ко мне и шепнул на ухо одну вещь.

«Если моя сестра останется жива, я подумаю, — отвечала я. — Но я поставлю свои условия. Присылайте лекарство, о котором вы говорили. Я расплачусь за него, но только в том случае, если сестра будет жива».

Таким образом дело было улажено.

— Неужели вы бы пошли на это, донна Марион! — в ужасе воскликнул я.

Она покраснела до корней волос, но, гордо выпрямившись, отвечала:

— Я сама себе хозяйка и никому не обязана отдавать отчёт. Разве я не дала обета не отступать ни перед чем, если это понадобится? Я никогда не отказываюсь от своего слова.

Она замолчала. Потом, высоко подняв голову, но стараясь не глядеть на меня, продолжала:

— Через час я стояла в коридоре, торгуясь с хозяином из-за счёта. Когда дело было наконец улажено и он ушёл, дверь сзади меня отворилась, и появился господин Лафосс, глава странствующей французской труппы.