Пятая труба; Тень власти

Не буду здесь описывать страданий этого злосчастного города — неудачных схваток, голода, отчаяния последних дней и, наконец, судбища. Страницы моего дневника и без того довольно мрачны, и незачем омрачать их ещё рассказом о судьбе Гаарлема. Я ускользнул от смерти каким-то чудом. Я уцелел, в то время как лучшие люди сложили свои головы на плахе или погибли на виселицах.

Я взял Гертруденберг. В одну бурную ночь мы лезли на его стены, а над нашими головами грохотал гром, и небо казалось объятым пламенем. Был момент, когда мы висели на самом краю стены, не будучи в состоянии ни двинуться вперёд, ни отступить. Колеблясь между жизнью и смертью, мы вцепились в стену зубами. Был момент, когда мы держались за скользкие камни, ослепляемые дождём, а по стене неслись, как бурная река, потоки дождевой воды. Казалось, вырвались на волю все демоны, пытаясь отнять у меня мою добычу. Но на этот раз час был мой.

С дымящейся от крови шпагой подъехал я к городскому дому, лишь только сквозь разорванные бурей облака забрезжила утренняя заря. Я гордо смотрел на окна. Опять всё здесь зависело от моей воли, и мне казалось, что проклятие снято с меня. Но напрасно.

Завоевание Гертруденберга оказалось для меня бесполезно: я не нашёл никаких следов той, ради которой сюда явился.

Я прибыл сюда, решив не терять времени на пустяки. Я дал себе клятву, что для меня будет только одно святое дело, и горе тем, кто вздумает сопротивляться мне. Но человек не имеет власти над мёртвыми, а их было немало: дон Педро, дон Рюнц, Диего. Было много и других — длинным был бы их список. Когда бургомистр де Веерд рассказал мне обо всём, я топнул ногой. Бургомистр и его коллеги затрепетали в своих фижмах.

— Ваше превосходительство, — робко заметил наконец бургомистр, — у нас была война, болезни и преследования, а семь месяцев — срок немалый.

Увы! Он был прав. Разгорячённый битвой и победой, я совсем забыл об этом. Охваченный одной мыслью, я забыл, что время всё меняет, что оно несёт с собой смерть и болезни и не даёт стоять на одном месте.

Когда мои войска вступили в город, народ взял тюрьму приступом. Подъехав к воротам её, я пришёл в ярость от того непредвиденного события, которое перевернуло все мои планы. Но дело было уже сделано. Я пришёл сюда тайно, как вор ночью, и тем не менее меня опередили. Палач, его помощники, жена и дочь, словом, все, кто мог бы дать мне некоторые сведения, все были убиты. Вокруг их обнажённых трупов плясали какие-то женщины с распущенными волосами и вопили:

— Они жирели нашей кровью и нашими несчастьями. Встречаясь с нами на улице, они, разодетые в красивые наряды, едва удостаивали нас взглядом, нас, на деньги которых они франтили. Теперь они не будут уже смотреть на нас свысока.

— Нет, теперь вы будете смотреть на них свысока, — крикнул я и велел повесить их.

Мщение — вещь хорошая, только не надо мешать моему в Гертруденберге. Они проклинали меня, но я уже привык к проклятиям. Я видел, как их вздёрнули, но это не могло поправить дела.

Я так и не узнал, что произошло в тюрьме за время моего отсутствия.

Что касается дона Педро, то дьявол вырвал его из моих рук, к счастью для него. Он умер недели через три после моего ухода. Говорили, что он умер от удара. На его место больше не присылали инквизитора: нашли, что здесь место нездоровое, как сообщила мне со свирепым юмором какая-то старуха в тюрьме. Впрочем, преследования продолжались до последнего дня, но спорадически. Людей по-прежнему бросали в тюрьмы и мучили, казнили или освобождали, смотря по тому, какая фантазия приходили в голову власть имущим. Я не мог узнать имена этих несчастных. Палач Якоб был убит, и все списки сожжены.

Что касается дона Педро, то он оставался на своём месте до самой своей смерти. По-видимому, никто в городе не знал в точности, что с ним случилось. Никто не знал и о моей жене. Когда я спрашивал о ней, все смотрели на меня, как на сумасшедшего: все были уверены, что я взял её с собой.

Если и были люди, которым обстоятельства были известны лучше, которые принимали более близкое участие в её судьбе, то они старались держаться как можно дальше. Явись я сюда без всякого триумфа, один, без шпаги и власти, то, может быть, мне и удалось бы узнать истину.

Дон Альвар и мои старые войска ушли. Им приказано было идти под Гаарлем для пополнения рядов осаждающей армии. Весь гарнизон в Гертруденберге переменился. Из прежних офицеров остался только один. Я видел его лежащим на улице, и на мои вопросы он уже не мог отвечать.

Так я и до сего времени ничего не знаю об участи моей жены. Я не скупился ни на золото, ни на угрозы, но это не помогало. По ночам, когда мне не спалось, я не переставал думать о доне Педро и о моей жене — и это было всё, что мне оставалось.