Пятьдесят лет в раю

В метро я сообразил, что, говоря о нескольких последних месяцах, он, по-видимому, вел отсчет со дня рождения своего отца. Ему исполнилось восемьдесят пять, но это по русскому календарю, а по корейскому – восемьдесят шесть: там возраст человека исчисляют с момента зачатия. Не знаю уж почему на это семейное торжество Толя пригласил нас с женой, но мы пошли, не без труда разыскав на окраине Москвы корейский ресторанчик. Виновник торжества оказался довольно еще крепким стариком, пел и танцевал… Танцевал! В основном с моей Аллой, которая была совершенно очарована им. По-русски, правда, говорил плохо, да и слышал неважно, поэтому заботливый сын кричал ему наши щедрые комплименты на ухо. Щедрые и искренние. Вкусная корейская водка изрядно уступала нашей в крепости, но пилась легко, и было ее много. А вот внучек, Толиных дочерей, не было.

Ким держался отлично. Несмотря на первобытную тоску в глазах, он, без сомнения, унаследовал отцовскую жизнестойкость. А может быть, и практичность – ту самую, которую странным образом не заметила его первая жена. А вот я заметил – особенно в Америке. Мы провели с ним там месяц бок о бок, ночевали когда в университетском общежитии, когда в мотелях, на широких супружеских кроватях, а однажды – в доме богатого американца. Вот тут уж тоска в глазах моего спутника стала мало-помалу угасать, а вместо нее разгорались любопытство и азарт. Дом миллионера стоял на отшибе, никаких коммуникаций к нему не подводилось, но работали – совершенно автономно – и водопровод, и канализация, а «непрактичный» Ким как раз возводил в сотне километров от Москвы, в глуши, прямо если выйти на поляну из леса, свое собственное жилище. Коммуникаций там, естественно, тоже не было, вот и принялся досконально изучать американский опыт. При этом он совершенно не знал английского, а хозяин, само собой, русского, но, истинные мужчины, они прекрасно понимали друг друга.

Ким тоже делился опытом, но уже не с американцем, а со мной, на тех самых супружеских ложах в мотелях.

Опыт, правда, был иного толка: о французском философе Тейяре де Шардене говорил, чей «Феномен человека» перевернул его представление о мире. Мысль о том, что ни одна человеческая душа не погибает, а воспаряет вверх и находит вечное пристанище не в мифическом раю, а в реальной, физически существующей ноосфере, с которой мы пребываем в постоянном контакте, – мысль эта одушевляла и вдохновляла его. Впервые она прозвучала в повести «Луковое поле», а потом варьировалась на разные лады едва ли не во всех его вещах, вплоть до «Острова Ионы».

Там же, в Америке, он поведал мне, как в Сеуле, во время его первой поездки туда, к нему подошла на улице незнакомая женщина и сказала, что они с ним встречались. Где? Ну как где, в прошлой жизни, не помните? Вы еще, говорила загадочная женщина, нарисовали дракона, которого подарили мне, теперь это изображение там-то и там-то. Потом она еще несколько раз ловила его на улице, а раз позвонила в четыре утра и попросила выйти, чтобы сообщить нечто важное. Но он не отважился, сдрейфил – это его собственное словечко. «То ведь был мой сюжет, но я сдрейфил, не принял его».

Сюжет, однако, нашел его и заставил-таки принять себя, причем не раз и не два. С наибольшей полнотой он воплотился в «Острове Ионы». Там прошлая жизнь присутствует наравне с нынешней, и в обеих автор ориентируется прекрасно. В отличие от читателя, если это читатель не уровня Паши Басинского. Или, скажем, Иннокентия Смоктуновского, который настолько проникся творчеством Анатолия, что написал предисловие к его пьесе. А раз проникся творчеством, то понимал и душу… За десять лет до нашей поездки в Америку Ким принял христианство – Смоктуновский был его крестным отцом.

В Москве пьесу не поставили, но Ким поставил ее сам – в Казахстане, где шестьдесят семь лет назад появился на свет и куда, оставив Наташе квартиру на Краснопресенской, уехал с новой женой налаживать работу тамошнего театра. Перед этим они обвенчались в Ясной Поляне, причем жених был заодно и свежеиспеченным лауреатом престижной и весьма содержательной яснополянской премии. Которую он, «непрактичный» человек, и придумал когда-то… Что же касается жен, то и здесь он пошел в папу – у того, как выяснилось на том достопамятном дне рождении, их было несколько.

Не знаю, по-прежнему ли живет тоска в его мудрых восточных глазах, но с дочерьми, знаю, помирился. Одна из них издала даже на собственные деньги книгу отца. Анатолий Андреевич написал ее уже после «Острова Ионы», на страницах которого божился, что «ему уже давно надоело это занятие – писать книги».

Но это книга особенная. Сказка. «Сказка, которую читают на ночь маленьким девочкам». Так определил ее жанр сам автор.

Отец Кима недавно умер, веселая душа его влилась, полагаю я, в ноосферу, а жизненная сила перешла к сыну. «Через нас проходит волна, которая образовалась не в нас самих».