Пятьдесят лет в Российском императорском флоте

Весь следующий день я провел с дядей Леонардом, я ему рассказывал о морской службе, а сам с большим вниманием слушал его рассказы о жизни в Сибири. Окончив срок каторги и оставшись там еще на 10 лет в качестве поселенца, этот избалованный, богатый когда-то помещик перенес за это время много невзгод, но были и радости. Он был и кучером, и буфетчиком в трактире, и учителем французского языка и музыки у одного губернатора, управлял конторой у скототорговца и т. д. В заключение он вынес убеждение, что богатой Сибири предстоит блестящая будущность. Вспомнив свое участие в польском восстании, он осуждал эту авантюру, приведшую Польшу к неминуемой гибели, и считал, что для борьбы с Россией еще не настало время. Для верного успеха надо иметь равные силы, и заручку в поддержке большой иностранной державы, и полное сочувствие простого народа — крестьян.

Быстро пролетели дни моего пребывания в родном кругу в Смолярах. Май стоял теплый, мы поднимались с восходом солнца, и молодежь отправлялась на ток тетеревов; возвращались к обеду; купались в озере и, проспав до сумерек, отправлялись на болото на тягу вальдшнепов. По вечерам дядя Леонард любил играть со мною в шахматы, и я охотно проигрывал ему партии в этой игре самолюбия. За эти две недели в Смолярах я чувствовал себя отдохнувшим и с сожалением оставлял это милое родное гнездо.

15-го мая я выехал в Вильно, чтобы проститься с матерью и родными, и к 20-му мая вернулся в Петербург, 1-го июня клипер наш начал кампанию, т. е. поднял флаг, и мы перебрались в свои каюты, расставшись с берегом надолго. Теперь «Наезднику» оставалось только перейти в Кронштадт.

Для перевода «Наездника» в Кронштадт был приведен оттуда плавучий док; его затопили на Неве и, подведя под клипер, подняли его вместе с клипером, выкачав из дока воду. Весь этот исполинский ящик, ведомый 12-ю буксирами, шествовал целый день по бару и к вечеру привел нас в Кронштадт, где на достаточной глубине док опять затопили, вывели нас из дока и поставили в военной гавани на все дальнейшее лето. Наш старший офицер (лейтенант П.Н. Чайковский) весьма быстро придал клиперу образ готового корабля: поднял рангоут, привязал паруса и выкрасил весь корабль от трюма до клотика. Боевые запасы и уголь были также приняты; машина, благодаря энергии мистера Hopps’a, давно была собрана и испытана, поэтому все удивлялись, почему наш клипер стоит так долго в Кронштадте и не уходит в плавание.

Но тогдашний временщик адмирал А.А. Попов затеял проделать целую программу сравнительных испытаний двух клиперов: «Разбойника» — русской постройки и «Наездника» — с английской машиной завода Пэна. Поэтому мы до поздней осени ходили в море для различных испытаний. Наконец в сентябре адмирал Попов уехал в Англию заканчивать там постройку круглой царской яхты «Ливадия» и приказал обоим нашим клиперам по выходе из Кронштадта зайти попутно в

Портсмут и там его ожидать для продолжения все тех же совместных испытаний с «Разбойником».

В августе мы неожиданно узнали, что наш командир И.М. Лавров с нами в плавание не пойдет, так как получает в командование фрегат «Олаф» (судно 1-го ранга), а вместо него к нам назначается командиром Л.К. Кологерас, служивший долго в Амурской флотилии и во Владивостоке. Уход Лаврова нас очень огорчил, так как он пользовался нашим большим уважением за опытность в морском деле, за его прямоту, честность и неутомимую трудоспособность.

Будучи человеком семейным, Лавров предпочел не уходить от семьи на 3–4 года. Новый же командир был холостой, а в то время командиры дальних судов были в большей части холостые, и потому их вовсе не тянуло возвращаться в Россию. Они спокойно оставались в дальних водах помногу лет, между тем как командиры, оставившие семью в России, очень часто нервничали, торопились домой, чем нарушалось их душевное равновесие, влиявшее на обращение их с судовым личным составом. Офицеры также в большинстве были холостые, и в их интересах было плавать подольше; возвращаться они не торопились.

Окончательный состав офицеров, ушедших в плавание, был следующий: