Пятьдесят лет в строю

Выступать и оспаривать после этого мое право распоряжаться казенными капиталами "почтенному коллеге", конечно, становилось неудобно, он кисло улыбался, что-то мурлыкал, а не менее смущенный председатель заявил, что дело им, к сожалению, еще недостаточно изучено.

- A la huitaine, a la huitaine! (На неделю, на неделю!) - предложил он отложить заседание.

- Как это прискорбно,- заявил де Монзи, а, покидая зал заседаний и снова подхватив меня под руку, шепнул: - Какой идиот! Нам ведь только и надо было задержать выполнение оспариваемого нами приказа Пуанкаре до лучших дней. А ждать-то осталось недолго! - ошарашил меня мой адвокат.

* * *

Ожидал, впрочем, не я один: от выборов 12 мая 1923 года многие ждали коренных перемен и во внутренней и во внешней политике Франции. Страна устала чувствовать себя на полувоенном положении, которое позволяло правительству оправдывать возраставшие с каждым годом налоги.

Результаты выборов становились, как обычно, известны в Париже в тот же вечер, но никогда они не вызывали того оживления, которое царило на Бульварах в этот памятный и для меня вечер, вечер 12 мая.

Уже не за бокалом шампанского в шикарных ресторанах - у Пайяра или у Ларю, как бывало когда-то, с друзьями, а в полном одиночестве, среди бульварных зевак, за кружкой пива, следил я за исходом выборов, от которых зависела и моя судьба. Шли часы, а я все еще не в силах был оторваться от созерцания выставленного на крыше дома большого транспаранта, на котором газета "Матэн" указывала одно за другим имена кандидатов, избиравшихся различными политическими партиями в каждом из восьмидесяти департаментов страны. Одновременно громкоговоритель объявлял число полученных ими голосов, сопровождая имена получивших большинство словами:

- Elu! (Выбран!)

Раскаты аплодисментов толпы, запрудившей и Бульвары, и прилегавшие к ним улицы, сопровождали все чаще долетавшие до слуха слова: "Elu! Elu!" - при каждой победе кандидатов "левых" партий.

К двум часам ночи все выяснилось: Пуанкаре не стало, и можно было, наконец, свободно вздохнуть.

- Едем, едем завтра же к нашему другу Клемантелю,- торжествовал на следующее утро де Монзи.- Вы же должны его знать?

- А он что же, все состоит депутатом от Клермон-Феррана, защищая интересы завода Бергуньян? - в свою очередь поинтересовался я.

- Ныне он уже сенатор, но с ним можно "договориться". Он легок, как пух,рекомендовал де Монзи нового министра финансов кабинета Эррио.

- Да мы еще десять лет назад с Клемантелем, тогда докладчиком военного бюджета, по всем вопросам "договорились",- не без иронии заметил я.

Ждать приема у вновь испеченного министра не пришлось: таким друзьям, как де Монзи, новые министры старались ни в чем не отказывать.

- Вы не можете быть с нами в ссоре, выступать в судебном процессе. Это все наделал Пуанкаре, но мы же, "левые" - ваши друзья! Вы же знаете, что все сто человек депутатов-социалистов всегда стояли за вас, а не за эмигрантов. Этот вопрос надо немедленно уладить,- заявил весьма авторитетно Клемантель при первом же нашем свидании и попросил сейчас же переговорить с его личным юрисконсультом, сидевшим в соседнем с ним кабинете. Сразу стало понятно, что без этого юриста министр абсолютно ни на что решиться не может.

Этот молодой человек говорил с большим апломбом, достойным народного трибуна, каковыми, в отличие от правых, очень стремились казаться некоторые представители пришедших к власти социалистов.

- Вы нам должны двадцать семь миллиардов,- начал он, определяя общую задолженность царской России Франции.

- Очень для меня лестно быть таким должником,- улыбнулся я.

- Но вам необходимо, mon gnral,- деловито продолжал советник Клемантеля,ознакомиться с нашей принципиальной установкой: мы забираем все русские ценности и деньги, где бы мы их ни находили.

Хорошо мне были знакомы подобные речи. Не так ли мыслили почти все белогвардейцы, покушавшиеся на мои казенные миллионы и не столь же ли близоруко смотрел на них и Пуанкаре.

Но возмущение - плохой советник в делах, и, чтобы скрыть его, я спокойно вынул еще в то время уцелевшие золотые часы с какой-то особенно ценной цепочкой из красного и зеленого золота, положил их на стол и сказал:

- В таком случае я предлагаю вам, в уплату русского долга, забрать вот и эту последнюю сохранившуюся у меня драгоценность.

Вид моих часов и, вероятнее всего, их цепочка соблазнили моего собеседника, и, заинтересовавшись, он протянул к ним руку.

- Вот уж теперь позвольте позвать полицейского, остановить вора,- нагнулся я к открытому настежь окну.- Вы можете, конечно, считать себя вправе забирать, подобно миллионам в Банк де Франс, и мои кровные часы, но предварительно обязаны выдать мне расписку в том, что вот-де, мол, "в уплату русского долга" получены от генерала Игнатьева его собственные золотые часы стоимостью... Цифру прописью проставьте,- шутил я.

- Вы, генерал, рассуждаете по-военному, и мне кажется, что военным долгом следовало бы заниматься не нам, а нашему военному министру, мы ему и передадим этот вопрос.

* * *