Пятьдесят лет в строю

- Курите на здоровье и вашу родину поминайте. Ах, если бы вы только знали, какого вздора наслушались мы про вашу страну! - заявили таможенники, покидая нас.

Большевики давно перестали устрашать простых людей во Франции.

Глубоко скрытую симпатию к советским людям проявляло в ту пору большинство мелких служащих. Экономический кризис 1930 года и непрерывный рост цен на продовольствие заставляли все чаще обездоленных судьбой обращать свои взоры к Стране Советов, в которой день ото дня непрерывно возрастало благосостояние народа.

Я уже привык, что не только на пассажиров с номерами "Юманите" в руках, но и на контролеров, проверявших железнодорожные билеты при ежедневных моих поездках из Сен-Жермена в Париж, можно было рассчитывать как на верных друзей нашей Советской Родины. Тайный пароль у меня с ними был простой: простригая билеты, они всегда проходили мимо меня, не требуя билета.

"Мы вас знаем, вы - с нами",- как бы безгласно подтверждали генералу с розеткой Почетного легиона в петлице эти железнодорожники - члены самой крепкой в ту пору профсоюзной организации.

Подобные знаки внимания со стороны "малых сих" поднимали дух, позволяли смотреть поверх непрекращавшейся травли.

Попробуешь, бывало, взять у вокзала такси, а получаешь дерзкий ответ на русском языке: "Такого-то и растакого-то русские шофера не возят!" Раскроешь эмигрантскую газету и прочтешь статью, посвященную нашему возвращению из Москвы. "Странная болезнь Игнатьева" - озаглавлена она. "Когда один из лечащих врачей высказал предположение об отравлении, Игнатьев ухватился за эту" версию и считает, что в Москве было ему подсыпано в пищу толченое стекло. Он убежден, что дни его сочтены".

И в это море клеветы на Советский Союз было брошено слово правды. Вскоре после нашего возвращения в газетных киосках появился номер журнала "Вю" с богатым репортажем и фотоиллюстрациями нашего строительства и серией статей участников поездки. Этот журнал произвел в Париже большую сенсацию. Номер трижды перепечатывался, распространялся по всем провинциям и колониям Франции и за границей. Такова была жажда простых людей знать правду о СССР.

На родине я ощутил себя в едином строю с твердо ставшим на путь социализма советским народом. Смешно и вместе с тем постыдно бывало мне слушать подлую ложь о Советской России людей бывшего "привилегированного" класса, покинувших родину навеки и ставших ее предателями.

* * *

В каких бы странах я ни бывал, с кем бы ни встречался, я никогда не терял ощущения родной земли под ногами, а уж теперь, по возвращении из России, мне в Париже стало невтерпеж.

Лицо города представляют не одни ведь только здания, но и люди, их населяющие, и вот люди, с которыми я только что мельком, на протяжении всего нескольких недель, встречался в Москве, стали мне более родными, чем парижские друзья, с которыми я прожил уже более двадцати лет, но с которыми мне не о чем было больше говорить.

Многие из них сами, впрочем, первыми закрыли перед нами двери, и я помню, сколь мы были удивлены, получив как-то приглашение на обед от бывшего редактора литературного отдела газеты "Фигаро" Глазера.

- Это дружеский обед - парадно не одеваются! (то есть во фраки или смокинги),- предупреждал по телефону хозяин, интересуясь увидеть русского человека, бывшего царского офицера, вернувшегося из России "во здравии и благоденствии".

Квартира Глазера находилась в самом аристократическом квартале неподалеку от Елисейских полей, но она, как бы следуя примеру своих хозяев, полиняла. Не тронулись с места ни банальные современные кресла стиля "под Людовика XIV", ни традиционные створчатые стеклянные двери, отделявшие салон от столовой, но и обивка кресел, и роскошные шелковые занавесы повыцвели, а двери уже давно не сдвигались. Ни пальм, ни растений в угловых вазонах уже не было, и только несколько брошенных на обеденный стол невзрачных цветков напоминали о поздней осени и о любимых когда-то хозяйкой этого дома красивых орхидеях.

Со стены из старинной овальной рамы глядела на нас прелестная брюнетка, в которой уже с трудом можно было узнать хозяйку.

- Как хорош этот Фламмэнг! Вы как живая! Настоящая фарфоровая куколка! рассыпалась в комплиментах одна из гостей, еще более разоренная, как я уже знал, чем хозяйка.

- Вы же должны его помнить! - обратилась она ко мне.- Фламмэнг в молодости ездил в Россию и написал прекрасный портрет вашей вдовствующей императрицы.

- Как же, как же. В красном платье. Он стоял у нас в офицерской столовой. Но с тех пор слава, а еще больше деньги - нажива, погубили, как и многих других, искусство этого большого мастера. Он, правда, разбогател, но все женщины на его портретах одинаково красивы и, увы, одинаково банальны.

- Мне всегда говорили, что таланты у всех великих художников и писателей проявлялись в дни их бедности.

- Это большое утешение,- съязвила уже совсем не по моде одетая одна из переживших свою славу популярных артисток.