Пятьдесят лет в строю

Больше ни со Львовым, ни с Палицыным мне не довелось встречаться, и потому я немало был удивлен появлением через некоторое время в своем служебном кабинете молодого человека, рекомендовавшего себя секретарем «политического совещания». Он подал мне довольно толстый денежный пакет и просил расписаться в получении «гонорара» за работу, произведенную по выработке условий мирного договора. В ту пору всякий, даже самый невинный, документ приобретал особенное значение, свидетельствуя о принадлежности подписавшего его к той или другой политической организации.

«К сожалению, принять денег не могу, — написал я на возвращаемом обратно конверте, — так как не знаю, из каких сумм и на каком основании они мне направлены».

Так безболезненно удалось разрушить хитроумный план Маклакова втянуть меня в число представителей «зарубежной России». Впрочем, некоторые из них еще долго не отказывались от мысли завлечь меня в свой лагерь.

Тягостным и неопределенным, однако, оставалось положение с Маклаковым, продолжавшим все еще со мной считаться. Он водил за нос всех остальных членов «политического совещания» и, конечно, сознавая силу денег, не упускал из виду тех миллионов, что собирались после ликвидации на моем текущем счету в Банк де Франс. Ярый враг советского народа, Маклаков не терял надежды на то, что контрреволюция в России победит.

— Вот не слушались меня, потегяли Игнатьева, — говаривал он впоследствии, — а у него ведь и деньги, и снагяды. Вот с «интегвенцией» ничего и не выходит!

Не могли также воинствующие члены «политического совещания» отказаться и от использования в своих целях нескольких сот русских офицеров и двадцати примерно тысяч солдат, остававшихся во Франции.

«Вместо генерала, — решили они, — возьмем русского же адмирала, благо они сейчас в моде и у нас, и у французов, да и сношения с французами будут этим облегчены. Зачислится русский адмирал на французскую службу, оденется во французский мундир, и тогда ни один русский офицер или солдат ослушаться его не осмелится».

Так рассуждали, по всей вероятности, «мудрецы с рю де Гренель» (улица, на которой размещалось посольство), направляя ко мне для переговоров бывшего русского морского агента во Франции адмирала Погуляева.

— У него «большие заслуги», он специалист по вождению министерских и придворных катеров, — презрительно отзывался когда-то об этом офицере мой морской коллега по службе в Швеции, Петров, не покинувший Россию и перешедший в Красный флот.

С чувством своего превосходства переодевшийся во французскую форму адмирал Погуляев с первых же слов предложил мне передать ему если не все дела, то хотя бы те, что касались русских войск во Франции.

Коротким и внушительным было наше с ним объяснение. Он говорил по-русски, а я отвечал ему по-французски, подчеркивая этим, что не признаю в нем больше русского человека.

— Удивляюсь, что вы позволяете себе не выполнять моей просьбы. Я бы на вашем месте давно покинул бы свой пост, — заявил мне «французский» адмирал.

— Pardon, amiral, permettez au général russe, que je suis de connaître mieux que vous ses devoirs. J'ai l'onneur… (Простите, адмирал, но позвольте мне, русскому генералу, лучше вашего знать свои обязанности. Честь имею…)

Недолго держался у власти Погуляев. Его постепенно заменили военные представители Колчака, северного правительства, Юденича и Деникина, с которыми «политическое совещание» налаживало непосредственную связь. Засылать их ко мне больше никто не пытался.

* * *

Во Франции ведущую роль в политике «интервенции» взяло на себя морское министерство. Недаром ведь французский флот всегда отличался реакционностью офицерских кадров и вольным революционным духом своих команд.

Им-то, французским морякам, и выпало на долю первыми во Франции поднять Красный флаг на своих военных кораблях и не словами, а делом напомнить Клемансо и Фошу о принципах пролетарской революционной солидарности и нарушить с первых же шагов планы черноморской «интервенции».

Французская эскадра, прибывшая уже в конце 1918 года на одесский рейд и посланная затем для захвата Севастополя, вписала революционными восстаниями на судах первую страницу новой книги франко-русских отношений, не морских, не военных, а уже революционных. Примеру команды миноносца «Протэ», поднявшей восстание во главе с инженером-механиком Андрэ Марти, последовали одна за другой команды линкоров «Франс», «Жан Бар», «Вальдек Руссо» и многие другие, воскрешая традиции своей когда-то самой революционной страны в Европе. С именем доблестного товарища Андрэ Марти связано революционное движение Франции, рожденное нашей Октябрьской революцией.

В историю международного революционного движения ярким эпизодом вошло братание русских рабочих с высадившимися на берег морскими патрулями и переброшенными через румынскую границу частями 58-го и 176-го пехотных полков.

Эта демонстрация пролетарской солидарности лучших сынов Франции с русской революцией вызвала бешенство в правительственных кругах. Французские моряки и солдаты, осмелившиеся по-братски пожать руку русским рабочим, были строго наказаны.