Пятисотлетняя война в России. Книга вторая

Зато в Челябинске Малый совет облсовета объявил указ Ельцина «неконституционным и не подлежащим исполнению на территории Челябинской области. Челябинский областной комитет по защите Конституции и Советской власти обратился к местным средствам массовой информаций с призывом выступить на защиту конституционного строя».

Во Владимире Малый совет, заседавший всю ночь, назвал указ Ельцина «антиконституционным, направленным на узурпацию власти», и призвал Ельцина отказаться от реализации указа.

В Благовещенске председатель Амурского областного совета Белоногов расценил указ Ельцина как «противоречащий Конституции».

Во Владивостоке глава администрации Приморского края Е. Наздратенко, мечтавший о власти наместника, обрушился на обе ветви власти и заявил, выступая по радио: «…по вине центра Приморье оказалось в сложной ситуации. Фактически правительство отделило край от России. Если в стране будет продолжаться политическая вакханалия, мы примем решение, что должны самостоятельно поработать, пока в Москве разберутся, кто главнее и важнее».

А в Санкт-Петербурге, оказывается, успел высказаться только академик Дмитрий Лихачев. Престарелый патриарх русской демократии распространил следующее сообщение: «Война властей не может служить базой для управления государством, а мы, граждане, не можем ждать, наблюдая, когда же одна из ветвей власти победит другую в схватке. Поэтому президент поступил правильно, взяв инициативу в свои руки и назначив выборы. Я уверен: в данном случае все устроится. Господь хранит Россию… Надо предоставить народу право самому определить свою судьбу. А ссылки на брежневскую Конституцию, по крайней мере, наивны».

В принципе, картина складывалась следующим образом: все дальнее и ближнее зарубежье поддерживает Ельцина, но Россия — совсем наоборот. Имеются сведения, что практически все советы откажутся признавать указ № 1400, подписанный 21 сентября. А советы — это сила!

В кабинет влетела раскрасневшаяся Сажи Умалатова:

— Александр Владимирович, надо выйти к народу. Там, на площади, собралось уже несколько　тысяч. Они готовы защищать наше дело. Нет отбоя от добровольцев!

Именно в этот момент выходить к народу Руцкому совсем не хотелось, тем более, что он отлично знал, какой НАРОД ныне привели на площадь Анпилов и Уражцев.

Пообещав вскоре выйти на балкон, Руцкой, достав справочник, стал звонить в посольство Соединенных Штатов, которое находилось тут же, на Краснопресненской площади. Если бы не плотные шторы на окнах, Руцкой мог бы видеть в окно здание посольства.

На обычные звонки отвечал дежурный, как правило, русский, работающий по найму и получающий зарплату и в посольстве, и в КГБ. Но особый справочник давал возможность дозвониться непосредственно до посольских работников, включая самого посла.

Как президент России, Руцкой мог дозвониться непосредственно послу, но не стал этого делать, а попытался связаться с пресс-атташе. Кто-то поднял трубку и ответил по-английски. Английского языка Руцкой не знал, а потому по-русски попросил господина Джозефа Козецкого, которого знал лично. После ответа параллельный президент побагровел и бросил трубку. «Господин Руцкой, мы не уполномочены вести с рами никаких переговоров».

Бросив справочник в ящик стола, Руцкой встал и упругой походкой направился на балкон Белого Дома общаться с народом.

11:00

Сопредседатель «Фронта Национального Спасения» Илья Константинов вернулся в зал заседаний　Верховного Совета возбужденный от только что произнесенной с балкона речи. В общем-то, это была даже не речь, а набор лозунгов на тему «Наше дело правое — победа будет за нами!»

Роль народного трибуна очень нравилась Константинову, но в его пламенных речах всегда чего-нибудь не хватало. Не было в них погромной лихости, свойственной речам Виктора Анпилова, не было макашовской чугунности, подтвержденной трехзвездными генеральскими погонами, не было экзальтированной истеричности Сажи Умалатовой.

Со стороны всегда казалось, что Константинов кого-то уговаривает как школьник, который очень хочет получить пятерку, не зная толком, о чем говорит. Не помогало ему и наигранная развязность, и столь же наигранная бравада, порожденная полной безнаказанностью. Бабурин относился к нему со снисходительной вежливостью, генерал Макашов — как к слишком говорливому выскочке из низших чинов, Хасбулатов — с известной подозрительностью, а что касается Баркашова, то тот откровенно считал Константинова евреем и не скрывал этого.

Это было обидно, поскольку сам Константинов не любил евреев с рождения. Однако, это ничего не доказывало. Владимир Вольфович Жириновский тоже не любил евреев, но его, тем не менее, все — до президента включительно — считали евреем, а баркашовцы даже демонстративно покидали зал, когда в нем показывался Жириновский.

К Константинову они так жестоко не относились, но в их тайных списках Илья числился кандидатом на интернирование и последующую высылку в Израиль.