Пятнадцатая весна

Просыпается Сезал в тот момент, когда луч заходящего солнца врывается в щель между ставнями и ранит его в щеку. Сезал открывает глаза, сначала левый, потом правый и замечает, что сердце его начинает биться чаще, а воздух просачивается в легкие неохотно. Значит, пришел вечер, думает Сезал, поднимает голову с пустынной плоскости стола и трет отекшую руку. В запястье впиваются тысячи маленьких иголочек и Сезал ходит по комнате, встряхивает рукой и морщится, морщится, морщится...

Пришло время Северного Ветра, и он бьет Сезала в бок, толкает его мягко и почти по-дружески. Затихает же только тогда, когда Сезал выбегает на площадь, нарушая ее гулкую тишину щелканьем своих сандалей. Посреди площади Сезал складывает пальцы левой руки в подобие креста и замедляет шаг, но маленькое еле различимое пятнышко света все-таки падает на его плащ. Сезал резко останавливается, разворачивается лицом к колокольне и медленно, даже торжественно, поднимает свои худые руки вверх. Рукава плаща сползают и обнажают его острые локти. Сезал смотрит вверх.

Hа колокольне, среди пустых газовых баллонов, с незапамятных времен заменяющих колокола, сидит Ангел и смотрит на Сезала сквозь прицел снайперской винтовки.

- Веруешь ли ты в Бога, Отца нашего? - Вопрошает он голосом чахоточного больного, его голос разносится по булыжникам и разбивается о стены.

- Hашего... ашего... его? - нестройным хором переспрашивает холодное на ощупь эхо.

- Верую и жду. Жду и верю, Ангел, - отвечает Сезал и опускает руки, которые держал также высоко, как деревья держат свои ветви.

- Тогда зачем ты спешишь закрыть ворота? Или ожидание твое не такое твердое, как камни этой площади, готовые принять поступь Его? - Ангел отставил винтовку в сторону и отхлебнул из фляжки, поморщился, покашлял в кулак и добавил, чуть тише:

- Ответь мне, брат Сезал, зачем раньше положенного спешишь ты выполнить свой долг?..

Северный Ветер подул вновь, сильней и сильней. Так бывает в час заката, когда силы его на исходе. Иногда Ветер серчал и рвал флюгера с крыш, но такого уже долгое время не случалось, потому что последний флюгер исчез с остроконечной крыши магистрата в ночь Последней Битвы. Сезал запахнул плащ и прокричал Ангелу, сложив ладони лодочкой у лица:

- Так ведь весна, земля паром покрылась сегодня и к закату ворота нужно закрыть. Или ты забыл о том, что весна?

Ангел снова отхлебнул из фляжки, вытер губы рукавом камуфляжной куртки и засмеялся мелкой дрожью:

- Подумать только, брат Сезал, весна, весна пришла. Уже пятнадцать весен минуло с Последней Битвы, а Господь все не войдет в ворота. И сколько нам с тобой его ждать, только ему одному и известно. Иди, брат Сезал, делай то, что нужно.

Сезал бежит и думает о том, что прошло всего-то пятнадцать, пятнадцать весен, а он уж и счет потерял бесконечным ночам и дням. Только гора пустых жестяных банок растет за окном, да забираться по ступенькам шаткой лестницы все тяжелей и тяжелей.

Разматывая канат, слушая, как со скрипом опускаются ворота, Сезал старается не смотреть в бойницу. Он боится сквозь синие сумерки увидеть брата Лазеса, который теперь будет каждую весеннюю ночь искать встречи с ним, чтобы спросить, почему брат Сезал был единственным, кто не пошел на Последнюю Битву? Сезал боится, что когда-нибудь брат Лазес заглянет ему в лицо и даст ответ на немой и мучительный вопрос о том, сколько еще ждать Сезалу пришествия Господа. Сколько раз придется открывать и закрывать ворота, слушать ночной дождь, принимать Восточный Ветер потрескавшимся лицом. Сколько еще? Сколько?

Сезал боится, что брат Лазес посмотрит ему в глаза и скажет, расстягивая сгнившие губы, так любившие прикасаться к стройному телу флейты. Скажет, дыша паром весны, прямо в лицо Сезалу:

- Вечность...

03.12.01