Пятнадцатый камень сада Рёандзи

Представители деревенских властей ожидали журналистов на своей стороне мостика и не сделали даже шага навстречу автобусу, хотя видели, как неуверенно вел машину к мостику шофер. Автобус, покачиваясь с боку на бок на неровностях дороги, въехал в деревню под аккомпанемент "энка", которую пела на экране установленного в автобусном салоне телевизора Мисора Хибари — признанный мастер этого жанра японской эстрады. "Сердце мое, источающее кровь тоски, рвется на родину, и чудится мне, что стою я на мостике, что ведет в родимую деревню, и слезы душат меня", — выводила певица слова жестокого романса. Кстати прозвучавшая "энка" и вызванные ею исторические и современные бытовые ассоциации дополнили образ деревенской общины. В средневековую пору в японских селениях появились бродячие музыканты, которые под аккомпанемент национального инструмента "сямисэна" распевали баллады, сложенные ими самими. Баллады назывались "энка". В них изобличалась несправедливость и воспевалась любовь, осмеивались человеческие недостатки и славилось геройство. В конце XIX — начале XX века "энка" превратилась в городской романс с весьма однообразным содержанием: тоска по отчему краю, горечь по поводу разлуки с любимой. В таком виде и сохранилась "энка" до наших дней. Известна точная дата появления первой ностальгической "энка" — 1888 год. Перерождение "энка" было вызвано развитием промышленности и переселением японцев в города и, следовательно, расставанием с общиной — деревней, семьей. В июле и декабре японцы, будто повинуясь тому же рефлексу, какой влечет птиц с юга в родные места, покидают города и отправляются туда, где родились и где когда-то была община, в которой они выросли. Как в "энка", исполняемой Мисорой Хибари, их "сердца, источающие кровь тоски, рвутся на родину". "Исход" из городов приобретает массовый характер, и на железной дороге вводятся дополнительные поезда, а на воздушных трассах — дополнительные рейсы. После свидания с родиной японцы возвращаются нагруженные изделиями местных умельцев, домашними маринадами и копченостями. И от взгляда на деревянную куклу, выточенную соседом, живущим бок о бок с родительским домом, смакования сливы, замаринованной по рецепту, передающемуся в родной деревне из поколения в поколение, теплеет у японца на сердце и меньше оно "источает кровь тоски".

Сейчас деревня — уже не прежняя мелкая локальная общность. Крестьян, живущих исключительно земледелием, почти не осталось, если не считать населения очень небольшого числа префектур, удаленных от промышленных центров. Отходный промысел сделался для многих крестьянских семей равнозначным занятию сельским хозяйством. Побочные доходы, подчас превосходящие поступления от сельского хозяйства, материально поставили семьи отходников на одинаковый уровень с чисто крестьянскими семьями, а то и выше их. И поэтому слабеет в деревне общинный дух, но он все еще стоек. Воспроизводимый в городе стараниями предпринимателей общинный дух экспортируется обратно в деревню во время летнего и зимнего "исхода" горожан, гальванизирует там общинное сознание и сам в результате получает дополнительный толчок. Деревенская община вполне может служить моделью японского общества, замкнутого, отделяющего себя от окружающего мира.

В парламентах многих государств, в частности в английском, есть выходцы из зарубежных стран. Однако немыслимо, чтобы депутатом высшего законодательного органа Японии сделался человек иностранного происхождения. Да что там — иностранного! Натурализовавшемуся корейцу и тому недоступно парламентское место, даже если его предки очутились в Японии много поколений назад и он успел забыть и родной язык, и родную культуру. В Японии — 700 тысяч корейцев, проживающих постоянно и являющихся национальным меньшинством. И тем не менее ни одно правительственное учреждение не предоставит работу корейцу.

В июле 1985 года пятнадцать юношей-корейцев объявили в городе Осака голодовку в знак протеста против обращения с ними, как с уголовными преступниками: власти снимают у корейцев отпечатки пальцев. Вслед за юношами из Осаки голодные забастовки объявили корейцы еще в шести городах. Директор школы в городе Кавасаки кореец Сан Хо отказался пройти унизительную процедуру и немедля был арестован. Ему грозили тюремное заключение и крупный денежный штраф. Корейцам, как и представителям других национальных меньшинств, разрешено появляться на улице, только имея при себе специальное удостоверение — этакий "аусвайс", что вводился гитлеровской армией для населения оккупированных земель.

Общинная замкнутость, вражда к чужакам столь сильны, что путем только длительного и напряженного судебного процесса корейский юноша добился зачисления в юридическое высшее учебное заведение, куда его никак не хотели принимать, хотя он успешно сдал вступительные экзамены. Такой же процесс потребовался другому корейцу для восстановления на работе, которой его лишила ведущая электронная фирма только потому, что он не японец.