Пятнадцатый камень

— Как-кая женщина? — Гогель качнулся на стуле, — а… ты об этом? Узость мышления, видимо, болезнь заразная. Кстати, свойственная Тимуру. Легионер, скандинав, на него глядя, сомневаешься, что когда-то было возрождение, просвещение, моральные ценности и… что-то там еще… Надо бы по этому поводу вису, ах, да…

Клим смотрел на пьяного поэта почти с нежностью. Как это ни странно, Гогель был единственным персонажем в этой компании, который вел себя по-человечески. Пусть нелепо, с изрядной долей идиотии, но по-человечески. Надрался вот, сидит и читает безо всякого смущения и почтения скандинавские висы отошедшему в мир иной, между прочим, мало симпатичному ему при жизни Мунасипову.

За своими мыслями Клим не сразу заметил, что Гогель уже минут пять безуспешно к нему взывает.

— Кли-и-им!

— Ну, что еще?

— Шерше ля фам, Клим. Ищщыте скелет в шкафу. Где-то он точно есть…

— Что ты имеешь в виду? — Клим неожиданно напрягся, в интонации Собакина чувствовалась глубочайшая уверенность. "Может, знает чего или слышал?" — подумал Клим. И тут же засомневался — ну, какой с пьяного спрос?

— Ты, что типа тту-упой, не понимае-ешь? У всех рассованы склеты по шкапчикам… А Тимур любил откапывать компроматы, ну, любил он власть… Вот какого-то он зацепил… Сильно… — Гогель замолчал и застыл, мутными глазами глядя перед собой…

— Гогель, слушай, а что за разговор ты слышал ночью? — Клим сделал слабую попытку перейти к существу дела.

— Ноч-чью? Чья ночь? Ничья! Ничей поэт ничейной ночью ничего…

— Гоша! Ты слышал разговор Тимура с Квасницким? Гоша! — Буров потеребил застывшего в коллапсе на табурете Собакина за руку.

— А? Что? Нну, чего тебе надо, блин? — Гогель стал отталкиваться от Клима, чуть было не потерял равновесие и наоборот вцепился в его плечо. — Давай, лучше выпием! За упокой души тирана!

Клим неожиданно ощутил, что и впрямь не мешало бы дернуть рюмку джина. Если не за упокой, то хотя бы собственного здравия для. Ну и для продолжения беседы "с пристрастием".

— Пожалуй, действительно выпью, — решился он.

— Давно бы так! — перспектива обретения собутыльника, похоже, даже как-то взбодрила Собакина. — Вы не возражаете, сэр? — кивнул он телу Мунасипова, поднял придвинутую к его голове наполненную рюмку и серьезно пообещал, — я потом снова налью.

"В конце концов, почему и нет?!" — подумал Клим. Конечно, пить из рюмки, предназначенной покойнику, мягко говоря, несообразно… Но не с Гогелем. Вот, пожалуй, это и есть самая привлекательная черта таких людей, как Собакин. С ними можно пренебрегать приличиями, суевериями, этикетом и делать то, что тебе совершенно не свойственно.

— Ну, не чокаясь, стало быть, — Гогель протянул рюмку Климу, к чести сказать, умудрившись не пролить ни капли.

Клим резко, без смакования опрокинул джин в рот, честно говоря, это был тот редкий случай, когда он предпочел бы водку. Выдохнул и, подавив судорожное движение желудка, вытащил сигарету.

— А сейчас виса, — параллельно заглотивший джин Гогель выпрямил сутулую спину и вознамерился читать.

— Потом, — судорожно прервал Клим начинающийся поток красноречия, — сначала о разговоре…

— Ну, ладно, — податливо согласился Собакин.

У него наступила стадия любви и желания угождать всему миру, в особенности же разделившему с ним алкоголь сотоварищу.

— Вообще-то я уже все рассказывал этому приставучему Юсупову. Умеет же Гарин выбирать себе волкошавок, как я их называю. Впрочем, рядом с Силей редко встретишь нормального человека.

"Странно, — подумал Клим, — а я ведь недавно думал о том же. Все-таки в этой компании Гогель наиболее близок мне по образу мыслей. Хотя, может быть, сказывается обманчивое влияние зеленого змия". И он тут же вспомнил, что где-то слышал или читал о медиумных свойствах пьяных людей, которые могут без труда настраиваться на волну собеседника и чуть ли не улавливать его мысли.

— Собственно, ничего такого я не слышал, — продолжал Гогель, — просто проснулся ночью от сушняка и головной боли — я ведь еще позавчера начал… Короче, свет горит, но никого нет, ну я и пошел на кухню, подумал сделать абстинентный коктейль по Вудхаусу: ну, знаешь, крепкий алкоголь с взбитыми яйцами. Яйца нашел в какой-то дурацкой коробке и только перепелиные ("Так вот кто их разворошил!" — мелькнуло у Клима в голове.) Так ты представляешь, уж не знаю, как эти яйца народ употребляет, только разбить их совершенно невозможно. Вернее, разбить возможно, а вот отделить от скорлупы — извините, нонсенс! Можно было, конечно, со скорлупой внести свежую струю в диетологию. Но… — Гогель взмахнул рукой, — мои внутренности вряд ли бы выдержали такое нововведение. Они, знаешь ли, находились в нежном состоянии…

— Ну а разговор? — Клим попытался подвинуть монолог поэта ближе к теме, опасаясь углубления в анатомию, однако неудачно.

— Не торопи меня, — обиженно процедил Гогель, — я вообще могу не рассказывать, если неинтересно!

— Ладно, ладно, — примиряюще заговорил Клим, — мне чрезвычайно интересно, извини, что перебил…

— То-то… — медленно заключил Собакин и замолчал.