Пятое Евангелие

Фома неверующий – образ, созданный Иоанном. Ни одно другое Евангелие не утверждает, что Фома потребовал увидеть и потрогать раны Иисуса. Но в истории Фомы есть одна странность, которую в нашу последнюю встречу заметил Уго: очень похожая история рассказывается Лукой. По версии Луки, Христос появился после Воскресения перед испуганными учениками и, чтобы доказать, что он воскресший человек, а не адский призрак, показал им свои раны. Уго понял, что сравнение истории Луки и истории Иоанна вскроет подробности, которые отредактировал Иоанн. И самое разительное несовпадение в том, что Иоанн сделал основным персонажем истории Фому – на нем же, в свою очередь, сосредоточил рассуждения и Уго. Хотя позднее он обнаружил не столь крупное, но роковое несоответствие: у Луки упомянуты другие раны, не те, что у Иоанна.

В изложении Луки Христос показывает ученикам свои руки и ноги – раны от распятия. Но Иоанн прибавляет еще кое-что. Привносит в рассказ нечто новое. Он говорит, что Фома вложил перст в рану от копья в боку у Христа.

Откуда появилась рана от копья? Ни в каком другом Евангелии ее нет. Только сам Иоанн упоминает ее – ранее в собственном повествовании, в символически крайне важный момент: когда образы Доброго пастыря и Агнца Божьего наконец сливаются воедино. Именно эти стихи изображались на увеличенной странице Диатессарона, Иоанн, 19: 32–37:

Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один воин копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится. Также и в другом месте Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили.

Ни в каком другом Евангелии не упоминаются эти события. Откуда же Иоанн их взял?

«И не ломайте кости ягненка», – говорит Ветхий Завет о Пасхальном Агнце.

«И они воззрят на Него, Которого пронзили», – говорит Ветхий Завет о Добром пастыре.

Теологизм Иоанна достиг своей кульминации. В миг смерти Иисуса Пастырь и Агнец соединяются. Встречаются две змеи кадуцея Уго. Евангелие особо подчеркивает, что это сим волы и что они идут из Ветхого Завета. Иоанн настойчиво дает понять: вот почему умер Иисус. Как пастырь, он положил жизнь за свое стадо. Как ягненок, спас нас своей кровью. Иоанн даже отмечает, что эти события взяты непосредственно из свидетельства Возлюбленного ученика. Иными словами, они символически выражают истину, которая крайне важна для понимания образа Иисуса Христа. Но на земле, в истории, они не происходили.

Из всех ран на Туринской плащанице больше всего крови оставила рана от копья в боку Иисуса. Но земного Иисуса не пронзали в бок. Эта рана не достовернее вооруженной толпы, которую Иисус осадил, как по волшебству, сказав: «Это Я». Не достовернее, чем губка, которую выдержал тонкий стебелек иссопа. Все они составляют единое целое, одну совокупность символов, поскольку Иоанн как писатель внес все эти дополнения по одной и той же причине: изложить свою концепцию о Пастыре и Агнце.

А значит, тот, кто изготовил плащаницу, – кем бы он ни был, где бы ни трудился, – совершил ту же ошибку, что и автор Диатессарона. Соединив свидетельства всех четырех Евангелий, он стер разницу между теологией и историей. Создал ужасную, роковую путаницу. Изобразить на погребальной пелене рану от копья – все равно что вложить в руку Иисуса посох, поскольку он был Добрым пастырем, или надеть на его плечи шерстяной плащ, поскольку он был Агнец Божий. Когда Возлюбленный ученик говорит, что его свидетельство «истинно», он имеет в виду то же самое, что и Иоанн, когда называет Иисуса «истинным светом», или когда сам Иисус говорит – исключительно в Евангелии от Иоанна: «Я есмь истинная виноградная лоза» и «Я есмь хлеб жизни». Понимать эти символы буквально – значит не видеть их красоты и смысла. Гениальность Евангелия от Иоанна состоит в том, что оно не сковывает себя земными оковами. Описанная у Иоанна рана от копья указывает на истину, которая лежит за пределами фактов. И то же самое делает плащаница. Это мощный символ – но она никогда не была реликвией.

Я всю жизнь разбирал эти стихи в поисках смыслов. Но когда пришел Уго, желая показать мне, что он нашел, я отвернулся от него. А Симон поступил неизмеримо ужаснее. Погиб мой друг, и погиб он потому, что я учил его читать Евангелия. И ему достало храбрости заявить о том, что они скрывают.

Глава 40