Пятое Евангелие

Там, где должно было находиться оружие, лежал он, прóклятый и злосчастный. Бессмертный. Непобедимый. Потертая кожаная пуповина удерживала его не так плотно, как раньше. Швы, которыми скреплялись две половинки обложки, так что Диатессарон оставался водонепроницаемым, разошлись. Если бы в ту ночь в Кастель-Гандольфо он упал в лужу, как в свое время в Нил, то промок бы насквозь. Но пистолетный ящик сработал безупречно. Внутри книги, как закладка, лежал белый лист с записями – я узнал почерк Уго. Заметки к докладу перед православным духовенством.

Архиепископ Новак бережно достал книгу из ящика. Но Иоанн Павел протянул здоровую руку к записям. Новак передал ему бумаги. Пока Иоанн Павел читал, в комнате установилась тишина.

Неподвижную маску его лица постепенно сминало волнение. Архиепископ Новак осторожно забрал у него записки, но не стал читать, а обратился ко мне:

– Что это такое?

– Мой брат не знал, что внутри лежит книга! – вмешался Симон. – Его признание – ложь!

Фальконе достал из заднего кармана носовой платок, разложил его на ладони и бережно забрал из рук Иоанна Павла бумаги.

Я лихорадочно искал слова, которые могли бы все переменить. Доказать невиновность Симона. Но брат смотрел на ящик с таким потрясенным лицом, что мысли разбегались. Он весь сжался под испытующим холодным взглядом Фальконе. На меня он даже не мог поднять глаз.

Шеф жандармов закрыл крышку, но оставил ящик у Симона на виду. Брату было больно смотреть на него, и Фальконе это знал.

– Возьмите, святой отец, – сказал он.

Симон вздрогнул.

В глазах шефа жандармов не было ничего человеческого.

– Возьмите, – жестко повторил он.

– Нет!

– Откройте.

– Я больше не притронусь к нему!

– Тогда сообщите мне шифр.

– Один, шестнадцать, восемнадцать, – мертвенным голосом произнес Симон.

Та же комбинация, что открывала сейф в квартире Уго. Стих из Матфея, устанавливающий институт папства.

Фальконе набрал цифры. Прежде чем взяться за защелку, он снова бросил взгляд на Симона. Что-то между ними происходило, непонятное мне.

– Удивил вас брат? – спросил Фальконе.

– Вы сами не знаете, о чем говорите, – бесцветным голосом ответил Симон.

Симон потянул защелку. Ящик не открывался.

Симона словно парализовало. Он глянул на меня так, словно мы с Фальконе в сговоре.

Старый шеф полиции осмотрел ящик со всех сторон и, впервые отвернувшись от Симона, обратился к Иоанну Павлу:

– Ваше святейшество, одна из причин, по которой швейцарские гвардейцы рекомендуют эту модель пистолетного ящика, – в том, что шифр на нем устанавливает производитель и сменить его нельзя.

Он продемонстрировал листок бумаги.

– Я только что позвонил на фабрику. Один, шестнадцать, восемнадцать – неверный шифр.

Сверяясь с бумажкой, он по одной набрал цифры. Замок со щелчком открылся. Я ахнул.

– Святой отец, – сказал Фальконе, – я все понял по вашим глазам.

– Что поняли, инспектор? – проговорил архиепископ Новак. – Что все это значит?

Фальконе, как завороженный, разглядывал ящик.

– На правой руке доктора Ногары обнаружены пороховые следы, – мрачно сказал полицейский, описав пальцем по крышке форму пистолета. – Это рука, которой он обычно стрелял.

Его голос все сказал мне.

Выражение лица Симона – подтвердило.

Глава 43

Симон… – выдавил я.

Тот не ответил, устремив невидящий взгляд на ящик.

Новак, прищурившись, глядел на меня и пытался сопоставить мое признание с демонстрацией Фальконе.

Но я наконец все понял. И испытал такое безмерное облегчение, что поначалу не почувствовал всего трагизма подлинных обстоятельств гибели Уго.

– Единственный человек, знавший код, – сказал Фальконе, – был доктор Ногара. Он и открыл ящик.

Симон ничего не ответил. Он собрался молчать до последнего.

– Но чтобы проникнуть в собственную машину, ему не потребовалось бы разбивать стекло, – сказал Фальконе. – Так что же произошло, святой отец?

Но ответил Миньятто.

– Видеонаблюдение… – прошептал он.

Те две минуты между появлением Уго и появлением Симона. Когда я добрался до Кастель-Гандольфо, Симон первым делом сообщил:

«Он звонил мне. Я знал, что он в беде. Прибежал сразу как смог».

– И все-таки, зачем вы разбили стекло его машины? – повторил Фальконе.

Теперь объяснялась последовательность звуков, которую услышал на записи Миньятто. Сперва выстрел. И только потом – звон разбитого стекла.

Симон продолжал молчать. Но ему и не нужно было говорить.

– Потому что в машине был пистолетный ящик, – сказал я.

– Но Ногара к тому времени уже открыл ящик, – возразил укрепитель правосудия. – Он был пуст.

Но он не был пуст. Симон не стал бы запирать ящик, который не смог бы потом открыть. Ящик требовалось запереть до того, как брат до него добрался.

– Ногара положил туда манускрипт, – сказал я.

В ту ночь шел ливень. Уго хотел уберечь Диатессарон.

– Как ты узнал? – вполголоса спросил я у брата.

Симон не стал бы прятать пистолетный ящик, если бы не знал, что в нем. А значит, Уго ему рассказал.

Брат молчал. Но я снова вспомнил те две минуты, что отделяли его от Уго.

– Ты догнал его раньше, чем он умер? – спросил я.