Пятое путешествие Гулливера

Я притворился, что у меня жестокие боли в животе. Поскольку начальники опасались холеры и других заразных болезней, меня заперли в отдельной хижине. Впрочем, единственным лечением у них был голод, так что я мог бы по-настоящему заболеть, если бы не Ояла, которая в ночной тьме прокралась к моей хижине и сунула мне сквозь щель в двери пару лепешек. Через два дня я объявил, что мне лучше и потому не надо звать ветеринара, который в это время лечил скот в дальней деревне. Но я сказал сверхравному: он, мол, понимает, что в моем возрасте и после трехдневного поста не стоит спешить с браком, ибо я могу не оправдать надежд невесты. Столь грубый юмор не был чужд этим людям, и он с сальной улыбкой и шутками, которые я не рискую приводить, дал мне отсрочку.

Ночью Нут подполз к моей лавке и шепнул, что у них все готово и они уйдут вечером следующего дня. Я от всей души пожелал им удачи и сказал: я бы тоже охотно ушел с ними, если бы не боялся быть обузой.

К несчастью, пожилой человек, мой сосед по лавке, услышал наше перешептыванье. Слов он не уловил, но, когда через день бегство молодых людей обнаружилось, он немедленно донес о нашем подозрительном ночном разговоре. Сначала я решил было отрицать свое соучастие, но, кроме моего соседа, нашлись другие доносчики, и я понял, что это бесполезно.

Когда стало ясно, что терять мне нечего, я решил бороться с врагом его же оружием. К этому времени я изрядно знал Оана и мог при случае щегольнуть этим знанием. Для моего разоблачения выбрали самое большое помещение на ферме, в него набилось сотни две народу. Трое сверхравных сели за стол, а меня поставили на виду перед толпой.

— Великий Оан говорит, — начал один из них, — по морде старой обезьяны не узнаешь, о чем она думает, пока не ударишь ее хлыстом. Мы мало хлестали эту старую обезьяну, — он указал пальцем на меня, — и вот она устроила великое зло…

— Прости, сверхравный, — прервал я его, изумив всех своей наглостью, — но в этой притче великий Оан говорит также, что из трех старых обезьян самые нужные людям мысли оказались не у той, которую хлестали, а у той, которой дали орехов.

— Не смей глумиться над Оаном, Нумис! — крикнул сверхравный. Собравшись с мыслями, он продолжал: — Этот человек, которого мне трудно называть равным, соблазнил двух неопытных молодых людей, еще не овладевших учением Оана, и уговорил их стать врагами Оана, ибо только так можем мы назвать людей, стремящихся уйти от честного труда среди равных.

Он рассказал историю бегства Нута и Оялы, представив их жертвами моего коварства, и потребовал, чтобы я признал свою вину.

Как я себе наметил заранее, я продолжал уклоняться от существа дела, без конца цитируя Оана. Это ставило сверхравных в затруднительное положение.

— Ни в коем случае нельзя считать, — сказал я, — что молодость и отсутствие опыта мешают людям быть верными учениками Оана. Не забывайте (я многозначительно поднял указательный палец правой руки), что говорит великий Оан: чтобы знать, надо не учиться, а верить. А я готов ручаться, что эти молодые люди верят. Чаще вспоминайте Оана: равный трудится там, где он полезнее равным…

— Он лжет! — крикнул другой начальник, наделенный еще менее изощренным умом, чем первый. — Равный трудится там, где ему укажут сверхравные!

Зная, что такого изречения нет (да столь бесхитростной мысли у Оана и быть не могло), я потребовал указать источник, чего ни он, ни его сотоварищи, естественно, не могли сделать. Среди публики послышались смешки. Воодушевленный успехом, я продолжал:

— Нельзя забывать и четвертый завет Оана: человек отличается от животного тем, что подчиняется сознательно. Видимо, сверхравные допустили некоторую ошибку, полагая, что эти люди должны подчиняться бессознательно. Я уверен: если бы они потрудились очистить сознание молодых людей и объяснили, что надо сознательно подчиниться воле равных, все было бы в порядке!

Видимо, это был удар не в бровь, а прямо в глаз. Сверхравные тревожно зашептались между собой. Наш диспут продолжался в том же духе. На высокопарные рассуждения и ругань я отвечал все новыми и новыми цитатами, не без успеха выставляя своих оппонентов на посмешище. Должен сознаться, что некоторые изречения я на ходу слегка менял, а пару раз просто выдумал, надеясь, что в пылу спора меня не смогут проверить. Зрелище для эквигомов было необычное, и они стали довольно громко выражать свое удовольствие.

Бог знает, чем бы это кончилось, если бы, как обычно, обладающие властью не применили ее там, где не хватает аргументов. Притом власть была применена в самой грубой форме.

Тот сверхравный, который обвинял меня во лжи, поднялся с лицом, красным от гнева, и сказал:

— Не слишком ли долго эта обезьяна злоупотребляет нашими законами равенства? Но он забыл самое главное — девятый завет Оана: коси луг чаще… Всякий, кто не только на словах называет себя сыном Оана, заткнет глотку ублюдку!