Пятое сердце

Джеймс не мог избавиться от чувства, что обманул сестру. Замысел был вполне честный: пусть кто-нибудь из братьев (в данном случае он), а не мисс Катарина Лоринг развеет Алисин прах там, где она была поистине счастлива. Джеймс не сумел отыскать такое место – вернее, такое, где счастье не определялось бы «бостонским браком» с мисс Лоринг, как в обоих ньюпортских домах. Он понимал, что запоздалая ревность глупа и эгоистична. И ведь при жизни Алисы он ничего подобного не испытывал – только радовался, что хоть в чьем-то обществе сестра улыбается и даже смеется. Однако потом, когда Катарина Лоринг единолично отвезла урну на эту священную землю, на кладбище Джеймсов, пришла ревность, и упрямое желание отыскать для праха иное место только усилилось.

Однако в конечном счете он признал свое поражение. В Алисе Джеймс всегда была некая особая цельность. Ее прах должен покоиться вместе… или по крайней мере поблизости. Джеймс даже не помышлял о том, чтобы открыть запечатанную урну.

Убедившись, что никто его не видит, он встал на колени и выкопал могилку для табакерки. Эту вещицу подарил ему в конце семидесятых Ричард Монктон Милнс, лорд Гаутон, друг Генри Джеймса-старшего. Отец описывал Гаутона как энергичного весельчака, Генри Адамс рассказывал молодому Джеймсу, что Гаутон – «первый остроумец Лондона» и «многих, очень многих вывел в люди», однако ко времени знакомства с Генри-младшим лорду было уже под семьдесят и он приманивал знаменитых художников и писателей на свои завтраки и обеды, словно экзотических бабочек.

Табакерка, которая Джеймсу была решительно не нужна, разве что как предмет искусства, была сделана из лучшей слоновой кости и украшена резьбой: крохотными андрогинными фигурами в струящихся одеждах. Похожие на ангелов или святых с полотна семнадцатого века, они придавали коробочке нечто сакральное, многократно усиленное тем, что теперь в ней хранился прах его обожаемой сестры.

Джеймс положил табакерку в узкую, но глубокую ямку и, засыпая ее землей, вспомнил обед у лорда Гаутона, где среди гостей были Теннисон, Гладстон и доктор Генрих Шлиман, тот самый, что нашел и раскопал Трою.

Засыпав собственный раскоп, Генри встал, ощутив резкую боль во всегда ноющей спине, и отряхнул колени. Сейчас следовало бы коротко помолиться, однако сердце не лежало к молитве. Он уже простился с Алисой. Отец и мать скончались в его отсутствие, но, по крайней мере, ему удалось быть подле Алисы все последние месяцы ее умирания. Чтобы завершить церемониальный долг. Джеймс последний раз глянул на урну.

ed essa da martiro

e da essilio venne a questa pace

* * *

В кебе, ждавшем у входа на кладбище, Джеймс понял, что пора принимать решение. Разумный и здравый путь был один – поезд в Нью-Йорк, на который у Джеймса был билет в вагон первого класса, отходил от старого Центрального вокзала через час. Джеймс договорился с пароходной компанией, что вместе со всем багажом поднимется на борт «Шпрее» сегодня же вечером, сразу по прибытии в Нью-Йорк. Он прекрасно пообедает и прекрасно выспится в каюте первого класса на роскошном океанском лайнере, а утром «Шпрее» двинется к Саутгемптону (там останется сесть на поезд – и домой!). Можно будет даже не одеваться и не выходить на палубу перед отплытием, поскольку никто не придет его провожать; он проспит допоздна и закажет завтрак в каюту.

Однако оставался вопрос с телеграммой Холмса – тот приказным тоном назначил встречу в Бикон-Хилле, много позже отправления поезда. Двигал Джеймса, как пешку. Что важнее, необходимо было сообщить Холмсу о профессоре Мориарти, о сходке анархистов и бандитов, на которую Джеймс проник с риском для жизни. Он никак не мог изложить такие сведения в письме – даже если б знал, где сейчас этот чертов Холмс, – а уж тем более в телеграмме.

И решать надо было быстро. Извозчик уже выказывал признаки нетерпения, и его лошадь тоже.

Был единственный логичный вариант: вырваться из этого кошмара. Поехать на вокзал, сесть на поезд до Нью-Йорка, погрузиться с багажом на пароход, разместиться в каюте. Логика и разум в один голос кричали, что пора вернуться в Девир-Гарденз и взяться за пьесу, которая принесет ему состояние.

– На Центральный вокзал! – крикнул Джеймс. – И побыстрее!

Глава третья

Понедельник, 10 апреля, 15:38

Когда кеб (мчавший почти галопом) остановился и побагровевший Генри Джеймс вылез наружу, Холмс демонстративно взглянул на часы:

– Вы опоздали на восемь минут, Джеймс. Я уже думал не ждать, а идти по своим делам.

Джеймс, побагровев еще больше, расплатился с извозчиком и повернулся к Холмсу: