Пятое царство

– Кем был тогда маг? – воскликнул батюшка. – Демоном-искусителем, вражеским агентом в царстве разума, которого отвергал совершенный, гармоничный мир, вытесняя за границы разумного, в преисподнюю, которая принимала всех, кто стал чужим для света. Мы жили в ином мире, где случайность возможного иногда оставляла просвет для свободной деятельности человека. А сегодня люди – даже в России – смело обращаются к звездам, пытаясь повелевать миром и тем самым прорываясь в будущее, потому что они хотят быть не тенью истории, но ее действующими лицами…

Наконец, выпив третий бокал вина, он сказал, что послал Матвею Звонареву письмо, которое может изменить мою жизнь. Однако, добавил батюшка, ему не хотелось бы насиловать мою волю, а потому окончательное решение он готов оставить за мной.

Я чувствовала себя так, словно шла по хорошо освещенному коридору и вдруг наткнулась на незримую стену.

Вернувшись в свою комнату, открыла наугад первую попавшуюся под руку книгу – это была «Metoscopia» Кардана с приложением трактата Мелампа о родимых пятнах – и прочла: «Женщина, имеющая на лбу крестообразную линию, будет убита мужем», взглянула на себя в зеркало, провела пальцем по лбу, залезла под кровать и лишилась чувств.

* * *

Фита

окольничему Ивану Грамотину, думному дьяку, главе Посольского приказа, доносит следующее:

шифр «решетка от Матфея»

Надежные источники в политических, военных и дипломатических кругах Польши категорически отрицают какую б то ни было связь польских официальных лиц или организаций с контрабандной торговлей оружием и шутовскими шляпами.

Кроме того, в доверительных беседах была еще раз подтверждена неизменность позиции Сейма, который требует от принца Владислава отказаться от титула царя Московского и от привычки надевать московскую корону на официальных мероприятиях.

* * *

Окольничий Иван Грамотин,

думный дьяк, глава Посольского приказа, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу докладывает:

шифр «решетка от Матфея»

Шведский агент попытался добиться окончательного и однозначного ответа на вопрос, окажет ли Москва поддержку Стокгольму в европейской войне.

Следуя вашим инструкциям, я заявил, что Кремль не желает поражения Швеции, но сохраняет все возможности для продолжения диалога с Империей, который всегда отличался доверием, откровенностью и доброжелательностью.

При этом шведскому агенту было прямо сказано, что посылка русских войск в пределы Европы исключена, поскольку православная Россия не считает себя стороной конфликта между католиками и протестантами.

* * *

Якоб Катс

несчастному другу князю московскому Иоанну Хворостинину прислал следующие строки:

«Вспомни, откуда ты ниспал, и покайся!»

Откр., 2:5

Зародыш бытия, небес полусозданье.

Персть грязная земли родится для небес.
Косневшая во тьме венчается звездами
И возрождается в яснеющих лучах.
О, мысль моя – горе!.. Кто к небесам стремится,
Тот к жизни Феникса над солнцем возродится.
Скинь оболочку, дух, в высь горнюю лети:
Там вечный твой удел, там все мое желанье…

* * *

Матвей Звонарев,

тайный агент, записал в своих Commentarii ultima hominis:

Гуннара мы оставили в Галиче с лошадьми.

Едва начало темнеть, двинулись в путь.

Оружие мы привезли с собой, губной староста дал нам рыбацкие фонари, которым нипочем ветер и дождь, а перед выездом мы заглянули в ближайшую церковь, где священник в нашем присутствии за рубль серебром освятил воду.

По своему опыту знаю, что святая вода, в которую опускаешь пулю или стрелу, предназначенные нечистой силе, должна быть наисвежайшей, иначе проку от нее мало.

Дорога вывела нас на холмы, с которых днем в хорошую погоду наверняка открывался красивый вид на озеро, но сейчас оно было затянуто туманом. Кое-где из густой молочной дымки вырастали черные вершины деревьев.

Вскоре нам пришлось спуститься к берегу.

Туман был таким густым, что мы поехали рядом, чтобы не потерять друг друга из виду.

Низко над нашими головами пролетела тяжелая влажная ночная птица.

Истомин-Дитя вжал голову в плечи и перекрестился.

– Пули и сабли не боюсь, – сказал он смущенно, – а ночные твари пугают… ужас…

– Есть три ужаса, – сказал я. – Первый – тот, о котором мы знаем, второй – о котором догадываемся, третий, самый жуткий, – тот, о котором мы ничего не знаем и даже не догадываемся.