Пятое время года

Мать и отец идут следом, но не говорят ни слова. Она один раз все же смотрит на дом, замечает кого-то, смотрящего из-за занавески, которая потом быстро задергивается. Чага. Ее старший брат, который учил ее читать, ездить на ослике, пускать камни прыгать по воде. Он даже рукой ей не помахал… но не потому, что ненавидит ее. Теперь она это понимает.

Шаффа сажает ее на спину лошади, такой большой, какой она никогда не видела, большого лоснистого гнедого жеребца с длинной шеей, и вот Шаффа уже в седле позади нее, подтыкает плед под ее ноги, чтобы она не натерла себе ничего, и они уезжают.

– Не оглядывайся, – говорит ей Шаффа. – Так легче.

Она не оборачивается. Потом она поймет, что он и в этом прав.

Гораздо позже, однако, она пожалеет, что не обернулась.

* * *

[неясно] льдистые глаза, пепельные волосы, чуткий нос, острые зубы, лживо-соленый язык.

Табличка вторая: «Неполная правда», стих восьмой.

3

Ты в пути

Ты все еще пытаешься решить, кем быть. Прежнее твое бытие не имеет смысла – эта женщина умерла вместе с Уке. Она не полезна, не скромна, как обычно, спокойна, как обычно, заурядна, как обычно. После всего необычного, что произошло, – нет.

Но ты до сих пор не знаешь, где Джиджа похоронил Нэссун, если он вообще удосужился похоронить ее. Пока ты не попрощалась с дочерью, тебе приходится оставаться матерью, которую она любила.

Потому ты решаешь не дожидаться прихода смерти.

Она идет за тобой – возможно, не прямо сейчас, но придет достаточно скоро. Пусть большое землетрясение миновало Тиримо, все знают, что оно должно было его накрыть. Сэссапины не лгут, или по крайней мере не с такой дребезжащей, изматывающей нервы, выворачивающей разум силой. Все, от новорожденных до впадающих в детство стариков, сэссили приближение этого землетрясения. А теперь, когда беженцы идут по дороге из менее удачливых городов и деревень – на юг, – люди Тиримо начнут ловить слухи. Они начнут ощущать серу на ветру. Они поднимут глаза и увидят все более странное небо и сочтут все эти перемены недобрым знаком. (Так оно и есть.) Возможно, городской глава Раск отправит, наконец, кого-нибудь посмотреть на Суме, ближайший город в соседней долине. У многих в Тиримо там семьи – два города обменивались товарами и людьми в течение поколений. Конечно, община прежде всего, но когда никто не голодает, родство и раса тоже имеют значение. Пока Раск может позволить себе быть великодушным. Возможно.

И как только разведчики вернутся и доложат о разрушениях, которые увидят в Суме – а выживших, как ты понимаешь, они не найдут, или их будет в лучшем случае горстка, – отрицать далее будет бессмысленно. Это вызовет лишь страх. А испуганные люди ищут козлов отпущения.

Потому ты заставляешь себя поесть, старательно не думая о других временах и других трапезах с Джиджей и детьми. (Неконтролируемые слезы лучше неконтролируемой рвоты, но эх, ты не можешь выбирать способа проявления своей скорби.) Затем, тихо выйдя через садовую дверь дома Лерны, ты возвращаешься в свой дом. Снаружи никого. Наверняка все у Раска, ждут новостей или распоряжений.

Дома, в одном из схронов, под ковриками хранится семейный путевой рюкзак. Ты сидишь на полу в комнате, где был насмерть забит Уке, и перебираешь содержимое рюкзака, доставая то, что не пригодится. Комплект поношенной удобной дорожной одежды Нэссун слишком мал – вы с Джиджей собирали этот рюкзак еще до рождения Уке, и все никак у вас не доходили руки перебрать его. Брусок сушеных фруктов покрылся пушистой плесенью, возможно, его еще можно есть, но ты не в настолько отчаянной ситуации (пока). В рюкзаке документы, подтверждающие вашу с Джиджей собственность на дом, и прочие бумаги, показывающие, что вы платите налоги квартенту, и оба зарегистрированы в общине Тиримо, и являетесь членами функционал-касты Стойкость. Ты оставляешь это – свое существование в финансовых и законодательных рамках за последние десять лет – несколько неопрятной стопкой вместе с заплесневелыми фруктами.

Пачка денег в резиновом кошельке – бумажных, сколько же тут бумаги – вскоре обесценятся, как только люди поймут, насколько плохи дела, но до того момента будут в ходу. А после этого хорошая растопка. Ты оставляешь обсидиановый свежевальный нож, который настоял сюда положить Джиджа и который ты вряд ли будешь использовать, – у тебя куда лучшее природное оружие. Можно оставить на обмен, или хотя бы будет визуальным предостережением. Ботинки Джиджи также можно обменять, они в хорошем состоянии. Он никогда больше не будет их носить, поскольку, как только ты его найдешь, тут ты с ним и покончишь.

Ты останавливаешься. Переливаешь эту мысль в форму, более подходящую той женщине, которой ты решила теперь стать. Лучше ты найдешь его и спросишь, почему он сделал то, что сделал. Как он это сделал. И спросишь его, что еще важнее, где твоя дочь.