Пятый ангел вострубил

Удивительная и непостижимая связь всегда существовала между мной и Глебом, какая-то тайная связь, внутренняя… Как будто перерезанная когда-то давно пуповина была перерезана только физически, материально, а на уровне нетелесном осталась навечно… Наверное, это у всех на свете матерей так – они постоянно и везде какой-то частью сердца чувствуют своих детей и знают, что с ними происходит, как бы далеко не находились эти дети… А дети-то, пожалуй, – не всегда. Но Глеб что-то почувствовал! Ах, Глебочка, Глебочка! Этот безумно занятый, непрерывно куда-то спешащий, замотанный, работающий по 20 часов в сутки и месяцами не звонящий – нерадивый и незаботливый, как мне всегда казалось, сын! Он позвонил тогда, когда мне это было нужно…

– Ну, мам, ну успокойся! Ну, ты что, папу не знаешь? Ну, просто ты его затюкала, достала. Ну, я же тоже убегал от вас, ты помнишь, на первом курсе? Куда он денется? Ведь он же без тебя не сможет жить! Я это точно знаю. Ты только не звони ему, пожалуйста! Прошу тебя! Не трогай! Он хочет тишины… Ведь ты же знаешь, как умеешь задавить? Он должен сам понять, что сделал глупость, только сам! Он все поймет. Не скоро, может быть, поймет – он как-то очень медленно у нас соображает, – но поймет! Не ищи его, пожалуйста, я сам его найду… попозже. Не паникуй, не нервничай, пожалуйста, прошу. Ты только потерпи до воскресенья, ладно? Мы все к тебе приедем, все… Ну, хочешь, позвони кому-нибудь. Ему только не звони, умоляю! Договорились? Ну, пока!

Васю этот звонок успокоил совершенно. Он уже начал умываться обстоятельно и деловито, готовясь вздремнуть прямо тут – на твоем письменном столе. Я вспомнила, что он голодный. Мы отправились на кухню, я положила в его красную мисочку куриных щей с овсянкой и разозлилась, увидев в холодильнике кастрюлю сваренного накануне горохового супа с рулькой.

– Ну какой же гад и сволочь! – думала я, глядя на эту кастрюлю, – Зачем же я дурацкий этот суп варила? Что мне теперь с ним делать?

Я извлекла из супа рульку. Темно-бордовая, сочная, мягкая от долгого разваривания, ветчина легко отделялась от здоровенной мосолыги. Я никогда ее не ела раньше, справедливо полагая, что мясо нужно мужчинам. Все лучшее, самое вкусное и полезное в доме всегда закономерно принадлежало вам с Глебом, а когда Глеб женился, – тебе одному. Я вечно доедала только то, что оставалось. Мясо было очень вкусное. Вдвоем с Васей мы съели почти все, а остатки я убрала в холодильник, ловя себя на мысли, что машинально-привычно прикидываю, чем буду кормить тебя завтра…

Было уже очень поздно, но, помня совет Глебушонка, я все-таки пошла к телефону и позвонила Саше: он полуночник. Трубку взяла Вика и говорила со мной очень веселым и бодрым голосом: «Я лучше Сашку позову, он такой… Он всегда за семью!»

Действительно, Саша поймет, – думала я, – Посочувствует и даже, может быть, поможет…

Но именно Саша этих моих надежд совсем не оправдал: «Я не верю в семейное счастье, – сказал он почему-то сердито. – Каждый человек имеет право на свободу»…

Он еще что-то говорил. Какие-то абсолютно правильные и разумные слова, но я уже не слушала…

Я долго не могла заснуть. Встала, включила свет в твоей комнате, зажгла свечку, привезенную от Благодатного огня, и стала молиться… Пожалуй, молилась очень долго, потому что, когда засыпала, начинало светать. Мне приснился сон. Ужасно неприятный сон про то, что ты уходишь. Я просила тебя не уходить, плакала, уговаривала… Проснулась, вытерла слезы… И вдруг сообразила, осознала, что это не сон, что ты ушел на самом деле. Я стала бесцельно слоняться по квартире, думая, чем мне заняться, ведь сегодня – вторник и у меня нет лекций. Отчаянно болела голова и я решила, что надо просто хорошенько выспаться.

Таблетки «Мелатонина» ты привез мне из Америки, когда летал туда недавно один. Ты очень рекламировал мне это снотворное, объясняя, что оно имитирует сон грудных младенцев и действует только тогда, когда закрываешь глаза, в темноте, а на свету безвредно разлагается. Я пыталась понять английский текст аннотации на пластиковой банке и почему-то вдруг услышала где-то в голове свой разговор с Андре и ту фразу, что так фатально произнесла когда-то:

– Я бы хотела, чтобы ты посвятил его в своей ложе, принял в масонство… Какой-то жуткий, невыносимый, непередаваемый ужас заставил меня глотать горстями все таблетки из баночки… Я совершенно не думала ни о каком самоубийстве. Я вообще не думала! Просто страх, необъяснимый страх колотил меня крупной дрожью и останавливал дыхание. Мне просто надо было немедленно остановить этот страх, мне надо было с ним покончить, уйти от него хоть куда-нибудь!

Горькими бывают только наши таблетки. Западные – почему-то сладкие, ароматизированные, приятные. «Мелатонин» был, помнится, с лимонным вкусом… Но в таком количестве эта лимонность стала омерзительной, сладковато-гадкой. Какая-то липкая тяжесть начала разливаться откуда-то из горла… Становилось трудно дышать.

Я не помню, как я позвонила тебе по сотовому. Я не помню, что я говорила и что ответил ты…