Пятый арлекин

Ирина Александровна полистала несколько тетрадей и, наконец, нашла нужную. «В мою жизнь вошло что-то страшное и непонятное, будто все происходит во сне. Кто он, этот человек, преследующий меня постоянно? Он ждет меня на улице, когда я выхожу из Академии, он провожает меня до остановки и уговаривает оставить Ирину. Когда он подошел ко мне первый раз, я подумал, что он больной, но он совсем не похож на сумасшедшего. Я спросил, по какому праву он смеет говорить мне подобные вещи? „По праву сильного человека, который даст ей в сто раз больше. Это вы не по праву завладели ей, — добавил он, — и еще, я люблю ее. Я увидел ее на улице и понял, что это моя женщина!“ — „Я тоже люблю свою жену, — закричал я, — с какой стати я должен отказываться от нее.“ — „Вы все равно сделаете это.“— „Вы угрожаете мне?“ — „Нет, — мягко сказал, лучше если сами сделаете это“.»

Я полезла в эту память неподготовленной к встрече с прошлым. Это ошибка, и мне кажется что если я переверну еще одну страницу, то умру от страха. Я не знаю чего боюсь, но мне очень страшно. Даже стыдно сознаться себе самой, как я трушу. А вдруг Борис подумал, что я изменяла ему с этим, неизвестным мне, человеком, и покончил с собой? Тогда все станет еще страшней, я не перенесу этого и вся моя будущая жизнь превратится в муку, в клубок вины перед Борисом.

Лихорадочной рукой Ирина Александровна перевернула страницу дневника. «Он опять появился, этот человек. Встречу с ним на этот раз я воспринял как роковую неизбежность.

— Что вам от меня нужно? — спросил я пересохшим горлом.

— От вас ничего, — усмехнулся он, — я же вам говорил, что вы не пара Ирине. И все. И просил вас оставить ее, под любым предлогом. Лучше, конечно, вам навсегда уехать из этих мест. Так будет надёжнее и спокойнее всем, и самое главное — вам. Ведь вы не хотите, чтобы из-за вас с кем-нибудь из дорогих вам людей случилось несчастье?

— Вы мерзавец, — ответил я, и у меня на какое-то мгновение помутилось в голове, я по-настоящему испугался за Ирину и Аленку и главное — поверил, что он может выполнить свою угрозу.

— Вот видите, вы почти согласны, — мягко сказал он, — вы испугались, значит, вы не допустите несчастья. И хорошо, что вы испугались не за себя. Это самое последнее дело — бояться за себя. Значит, мы можем обо всем договориться?

— О чем вы? — спросил я, не придя еще в себя.

— Все о том же.»

Призрак

Ремизов пронзительно в упор посмотрел на Плахова, вложив в этот взгляд природную гипнотическую силу. Он тренировал его годами, оттачивая грани и оттенки, как амстердамский мастер выводит на алмазе бриллиантовую россыпь геометрических сторон. В работе Ремизова все было подчинено одной цели — проникнуть в душевный мир пациента, вызвать доверие, подчинить трезвой сильной воле, усыпить смятение и тревогу, и найти причину коррозии психики, чтобы в дальнейшем, располагая совокупностью объективных данных, остановить разрушающую мозг болезнь.

Плахов наткнулся на взгляд Ремизова, неуютно поежился, стараясь подсознательно отодвинуться в сторону, потом принял его и послушно пошел по невидимой нити, как дикий зверек, попавший в свет автомобильных фар. И сразу испытал облегчение: он был не одинок в своем тягостном состоянии, это вселяло надежду — может все не так страшно и обойдется, и еще день — два, восстановится покой и прежнее душевное и физическое равновесие. Ремизов потрогал нервными чуткими пальцами лоб сидящего рядом Плахова, пробежал ими по его лицу, потом плавно отвел руку в сторону: Плахов загипнотизированно посмотрел туда же. Убрав руку, Ремизов принял прежнее положение и на какое-то время задумался, развивая мысленно дальнейшую тактику общения с Плаховым: случай, с одной стороны, был классический, а с другой, по некоторым параметрам — не укладывался в схему, и хотя Ремизов был уверен в том, что любые схемы изученных и описанных болезней условны, все же признавал, что они необходимы и, в основном, должны охватывать совокупность признаков заболевания. Теперь Плахову нужен обстоятельный, внушающий доверие, разговор.

— Вы не могли бы, Петр Борисович, припомнить, чем болели?

— За все почти сорок лет?

— Да, что помните.

— В детстве я болел часто, в основном простуды. Из инфекционных — только свинка. Нет, кажется, еще скарлатина.

— Ушибы, травмы?

— Однажды сломал руку: полез через забор за волейбольным мячом.

— По ночам не кричали?

— Нет.

— Страх испытывали?

— Да: в раннем детстве мерещилось, что ковер на стене по вечерам превращается в чудовище, которое хочет меня утащить. Тогда я укрывался одеялом с головой. Так и засыпал. Было время, когда мне казалось, будто у меня становятся огромными руки, голова, губы, что я могу запросто раздвинуть руками стены, а губами охватить весь дом.

— Долго это продолжалось?