Пятый крестовый поход

Не успели еще отзвучать последние благословения патриарха, а Жан де Бриенн еще не подал сигнал к атаке, как из рядов крестоносцев выехал госпитальер и, даже не оглядываясь, следует за ним кто-нибудь или нет, помчался один на армию мусульман. Штернберг подивился безрассудству рыцаря, тем более невероятному, что его совершал госпитальер, ведь орденские братья всегда славились строжайшей дисциплиной. Хоть контингент госпитальеров в христианском войске под Фавором составлял всего-то двадцать рыцарей и среди них не было магистра, который бы мог своей властью удерживать братьев от необдуманных поступков, однако же командир был, и он не давал приказа этому смельчаку нарушать строй. Как потом выяснилось, его звали брат Вальтер и слыл он одним из самых суровых и отчаянных воинов в ордене, не раз его наказывал магистр за своеволие и непослушание, но исключить из ордена не мог – брат Вальтер являлся примером храбрости для многих.

Госпитальер уже преодолел больше половины расстояния до арабов. За ним мчался какой-то венгерский рыцарь, а третьим был граф Карл фон Лихтендорф. Штернберг узнал своего друга по красного цвета сюрко и гербу с двумя золотыми львами.

Проклятие! Он будет только четвертым! Штернберг со всей силы врезал шпоры в бока дестриера и поскакал на врага. За ним двинулись его двадцать два вассальных рыцаря. Трубы заиграли сигнал к атаке, и все войско христиан пришло в движение.

Из-под мощных копыт дестриеров вырывались комья земли, плащи с крестами взметались от скачки, ветер трепал флажки на наклоненных копьях. Прикрывшись щитами, выкрикивая девизы и имя Господа, неслась рыцарская кавалерия, а за ней бежала плотной массой пехота.

Брат Вальтер врезался в арабов, сбив первых двух попавшихся на пути. Высоко подняв копье с флагом ордена, он словно подавал другим личный пример храбрости и гордости за свой орден. Арабы окружили его. Начался неравный бой. Неподалеку врубился в ряды противника Карл фон Лихтендорф, ловко работая длинным мечом, он крушил и людей и лошадей, не позволяя врагу сомкнуться вокруг него.

В это мгновение арабское войско пришло во встречное движение по всему фронту и крики «Алла!» чуть было не оглушили Штернберга.

Два войска сошлись… Грохот столкнувшихся и падающих всадников, лязг щитов о щиты, мечей о мечи. Все перемешались – и христиане, и мусульмане, окрашивая изображение и креста и полумесяца в красный цвет войны. Копья пронзали насквозь, мечи отрубали конечности, булавы плющили шлемы, а вместе с ними и головы. Те, кто потерял или сломал оружие, сцеплялись врукопашную с противником прямо в седле, стаскивая друг друга на землю – на верную смерть под копытами.

Штернберг таранным ударом копья выбил из седла одного из наступавших арабов. Второму, попавшемуся на пути, копьем пробил щит, плотно прижатый к телу. Наконечник вошел в незащищенную кольчугой грудь, и древко сломалось, ибо граф продолжал движение, а противник остался позади. Выронив теперь уже бесполезное копье, Штернберг схватился за меч. Вокруг него и на него мчались конные арабы, кто мимо, лишь задевая, а кто целенаправленно, схватываясь с ним. Граф отбивался мечом, прикрывался щитом, уходил от ударов, которые сложно отбить. Тут его оттеснили от противника около десятка венгерских рыцарей. Штернберг, получив минутную передышку, огляделся. В хаосе боя никого толком разглядеть было невозможно. Сцены перед глазами постоянно менялись – каждое мгновение кто-нибудь падал, обливаясь кровью, и на его место приходил другой. Одно было ясно – его рыцарей рядом нет. Штернберг страдал от жары, воздуха не хватало, но снять топфхельм было опасно для жизни. Впереди перед ним только что зарубили госпитальера. Граф подумал: уж не тот ли это смельчак? Удар топора, обрушившийся на его голову, тут же возвратил Штернберга к мыслям о своей собственной судьбе. Удар получился вскользь, так как здоровый широкоплечий сарацин свалился зарубленный появившимся невесть откуда Зигфридом Когельхаймом – старым рыцарем из отряда графа, бывшим также его учителем ратного дела в юности, а проще говоря, его дядькой. Топфхельм не раскололся, но Зигфрид знаком дал понять Штернбергу, что надо быть начеку.