Пятый персонаж (Дептфордская трилогия - 1)

Как и положено страдающему герою, я отказался в тот вечер от ужина, так что немудрено, что теперь, ночью, у меня прорезался зверский аппетит. Еды в номере не было, но зато была бутылка виски; я взял ее, снова лег в постель и глотнул из горлышка. Комната напоминала поле недавней битвы - каковым она, собственно, и являлась, но я решил, что прибраться можно и утром. На полу валялись халат Лизл и клочья пижамы, их я тоже не стал трогать. Почетные трофеи. В дверь осторожно постучали.

- В чем дело? - вопросил я по-английски.

- Сеньор, - возмущенно прошипел незнакомый голос, - я понимаю, медовый месяц - это прекрасно, очень прекрасно для вас, сеньор, но только, пожалуйста, не забывайте, что внизу тоже живут люди и они далеко не так молоды, сеньор!

Я цветисто извинился по-испански, и обладатель шипящего голоса удовлетворенно удалился. Медовый месяц! Как странно люди толкуют звуки!

Через несколько минут ко мне снова постучали, совсем уже еле слышно.

- Кто там? - откликнулся я, на этот раз по-испански.

- Позвольте, пожалуйста, мне взять свой ключ, - сухо и как-то неразборчиво, словно с кашей во рту, сказала из-за двери Лизл.

Хочешь не хочешь, пришлось открыть дверь. Она стояла босая, придерживая на груди остатки располосованной пижамы.

- Что за вопрос, сеньора! - Я поклонился со всем изяществом, доступным одноногому идальго, и широким взмахом руки пригласил ее в номер. По не совсем ясной причине я закрыл за нею дверь. Мы уставились друг на друга.

- Вы много сильнее, чем можно подумать, - сказала Лизл.

- И вы тоже, - сказал я. И улыбнулся. Торжествующей, надо думать, улыбкой, улыбкой, какой я одариваю школьников, которых сам же только что перепугал до полусмерти. Лизл подобрала с полу свой халатик, она явно остерегалась повернуться ко мне спиной.

- Позвольте предложить вам выпить, - сказал я, протягивая ей бутылку. Лизл приложилась к горлышку и сразу сморщилась от боли; я догадался, что виски обжег ей разбитые губы. Тут у меня пропали последние остатки злости.

- Садитесь, - сказал я, - надо обработать ваши ссадины.

Она присела на край кровати, я промыл ее ссадины, поставил на поразительно распухший нос холодный компресс; слово за слово, и через пять минут мы уже сидели рядышком, подложив под спину подушки.

- Ну и как вам теперь, лучше? - спросил я.

- Гораздо лучше. А как вы? Как ваша щиколотка?

- Так хорошо я себя давно не чувствовал. Очень давно.

- Вот и хорошо. Затем я и приходила.

- Действительно? А мне-то показалось, вы пришли с гнусным намерением меня соблазнить. Ведь это же вроде такое ваше хобби. Кого угодно и что угодно. Ну и как, часто вас бьют?

- Ну и дурак же вы, Рамзи! Это был просто способ донести до вашего ума некую вещь.

- Это какую же? Надеюсь, не что вы меня любите. За долгую жизнь я успел поверить во множество самых странных вещей, но это было бы очень суровым испытанием моей доверчивости.

- Нет. Я хотела сообщить вам, что вы такой же человек, как и все.

- А я что, когда-нибудь спорил?

- Послушайте, Рамзи, три недели кряду вы излагали мне историю своей жизни с уймой эмоциональных подробностей, и у меня все больше крепло убеждение, что вы не считаете себя человеком. Вы берете на себя ответственность за чужие горести. Такое вот у вас хобби. Вы опекаете эту несчастную ненормальную женщину. Вы легко смирились, что этот ваш школьный товарищ - сахарный король, располагающий там у вас такой огромной властью, исподволь вас оскорбляет, ни секунды не сомневаясь, что не встретит отпора. Вы дружили с этой женщиной, Леолой, - это надо же такое имя! - которая сделала вам ручкой, когда захотела стать миссис Сахар. И все это со всякими секретами, и вы ни в жизнь не признаете, что ведете себя очень благородно. Это не очень по-людски. Вы относитесь в высшей степени порядочно ко всем, за исключением одной конкретной личности - Данстана Рамзи. Но как вы можете быть по-настоящему добрым к кому бы то ни было, если вы не добры к самому себе?

- У нас в семье не было принято звонить во все колокола, если ты что-нибудь для кого-нибудь сделаешь.