Пятый персонаж. Мантикора. Мир чудес

Но я не мог этого сделать. А точнее (я уже столько всего рассказал о себе, такие гадости выгреб со дна души, что скрывать что-то еще было бы просто смешно), я просто не хотел этого делать, поскольку его существование доставляло мне своего рода удовлетворение. Эта безмозглая старая развалина долго была моим господином, моим угнетателем, человеком, по вине которого я жил в голоде и грязи, человеком, который непотребным образом использовал мое тело и не позволял мне выйти из этого непотребства. Теперь он был полностью в моей власти, был моей вещью. Вот как нынче обстояли дела между мною и Вилларом. Я был хозяином положения и, признаюсь откровенно, получал от этого восхитительное удовлетворение. У Виллара чувство реальности сохранилось в достаточной мере, чтобы безошибочно понимать, кто здесь голова. Не то чтобы я беспардонно подчеркивал это. Нет-нет. Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою: ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его, и Господь воздаст тебе. Воистину так. Господь воздал мне со всей щедростью, и мне кажется, когда Господь делал это, лицо у него было печальное и веселое.

Это была месть, а ведь нам с детства внушали, что мстить – великий грех, к тому же в наши времена психологи и социологи почти убедили всех, что это дурной тон и низменное чувство. Даже государство, сохранившее за собой столько примитивных привилегий, в которых отказано гражданам, воздерживается от мести. Поймав преступника, оно из кожи вон лезет, чтобы ни у кого не осталось сомнений: все, что с ним будет сделано, будет сделано для его же блага и исправления, или в крайнем случае обуздания. Неужели найдутся недоумки, которые станут уверять, что с преступником можно поступить так же, как он поступил с ближним своим? Мы не признаем справедливости золотого правила, когда оно вроде бы дает задний ход. Поступай с другими так, как другие поступают с тобой, говорит общество, даже если другие поступают с тобой совсем не так. Сегодня мы в наших исповеданиях упования – сплошные добросердие и мягкость. Мы не хотим вспоминать о том, как Христос проклял смоковницу. Месть – какой ужас! А так вот оно все и было: я мстил Виллару; и не стану делать вид, будто меня не грело чувство торжества, когда он грыз ужа, чтобы пощекотать нервы презирающих его за это тупых крестьян, набившихся в конюшню. Господь воздавал мне. Тот, кто когда-то был Мефистофелем в моей жизни, теперь под флагом святого Вита стал всего лишь жалким отвратительным дикарем, а если кто и играл Мефистофеля, то я. Да будет благословен Господь, который не забывает раба своего.

Не спрашивайте меня, сделал бы я то же самое сегодня или нет. Уверен, что нет. Но ведь тогда же – делал. Теперь я знаменит, богат, у меня такие милые друзья, как Лизл и Рамзи; и обаятельные, вроде вас, люди из Би-би-си приходят ко мне и просят, чтобы я сыграл Робера-Гудена. Но в те дни я был Полом Демпстером, которого заставили забыть свое имя и взять другое – со стенки сарая, да вдобавок сделали игрушкой в руках наркомана-извращенца. Вы думаете, я забыл об этом сегодня? Как бы не так – у меня на всю жизнь остался сувенир с тех времен. Я страдаю от одной досадной маленькой болячки, которая называется proctalgia fugax[36]. Вы знаете, что это такое? Это боль от защемленного нерва в заднем проходе, которая неожиданно будит вас по ночам и мучает минут пять. Много лет я думал, что Виллар, так противоестественно пользуясь мной, нанес мне неизлечимую травму. Как-то раз я все же набрался мужества и отправился к врачу, который сказал, что это довольно безобидная штука, хотя я и думаю, что это болезнь психологического свойства. Бесполезно спрашивать Магнуса Айзенгрима, пошевелил бы он хоть пальцем, чтобы мучить такого червя, как волшебник Виллар. Магнус великодушен, а великодушие легко приходит к богатым и сильным. Но если бы вы задали этот вопрос в тысяча девятьсот двадцать девятом году Фаустусу Леграну, он бы ответил вам так, как только что ответил я.