Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России.

И подобные судьбы вовсе не были редкостью. Отец моей матери В. А. Пузицкий (1863-1926) родился в семье беднейшего ремесленника, обитавшего в захолустном городишке Белый Смоленской губернии (туда, между прочим, даже и сегодня не ведет железная дорога…). Но из его сохранившейся юношеской записной книжки ясно, что целый ряд более или менее влиятельных людей помог ему окончить смоленскую гимназию и Московский университет, и он, как и отец Ленина, стал действительным статским советником и потомственным дворянином, а также инспектором одной из лучших московских гимназий (2-й мужской), издал несколько учебников и т. п.

Это, впрочем, примеры не столь уж значительных «карьер». Но вот сын солдата М. В. Алексеев (1857-1918), который на шестом десятке лет стал начальником штаба Верховного Главнокомандующего — то есть вторым лицом в армии России, или сын крестьянина И. Д. Сытин (1851-1934), ставший хозяином самого крупного в России издательского концерна.

По всей вероятности, любой поднявшийся из «низов» человек в России не обошелся без бескорыстной помощи, подобной той, которую оказывают друг другу члены семьи. Словом, та поддержка даже малознакомых людей, о которой рассказал в своем сочинении А. С. Паникин, уходит глубокими корнями в историю России — «страны-семьи».

Предвижу чье-либо возмущенное отрицание: как можно называть «семьей» страну, зная о беспощадном подавлении и массовой гибели ее «детей» в Гражданскую войну 1918-1922 годов и последующие годы?!

Но, во-первых, как уже сказано, не следует «идеализировать» сам феномен «семья» (в собственном значении слова), ибо в семьях нередко разражаются самые жестокие — вплоть до убийства ближайших родственников — конфликты, а во-вторых, суть дела после 1917 года была не в том, что страна утратила свою «семейственность», а в том, что она переживала революционный катаклизм, который, помимо прочего, взорвал изнутри многие семьи в собственном смысле слова, как это присуще любой революции. Так, например, виднейший французский поэт конца XVIII века Андре Шенье отверг якобинскую диктатуру, и его родной младший брат, писатель и публицист Жозеф Шенье, яростно изобличал его, способствуя казни, постигшей Андре в 1794 году…

И, конечно, в России внутрисемейные расколы после 1917 года имели самый широкий характер. Мой упомянутый дед был и остался до конца жизни убежденным монархистом и консерватором, а его старший сын С. В. Пузицкий (1893-1937), к ужасу отца, стал большевиком и деятелем советской контрразведки, причем дослужился до комкора, то есть генеральского чина.

Были и более удивительные семейные расколы; в конце концов, отец и сын — люди разных поколений, но вот родные братья: Генштаба генерал-лейтенант К. К. Баиов, добровольно вступивший в Красную Армию и в 1918 году ставший «военным руководителем» одного из важнейших Московского района обороны, и генерал-майор А. К. Баиов, оказавшийся в Белой армии и даже много позднее сотрудничавший в одном из наиболее заостренно «антисоветских» журналов эмиграции — «Часовом».

И, конечно, в первое послереволюционное время не только сами семьи, но и вообще «семейная» основа страны в целом подверглись тяжким испытаниям, что ярко выразилось в своего рода отлучении от «семьи» людей, принадлежавших ранее к более или менее привилегированным слоям населения и объявленных «лишенцами». Но с середины 1930-х годов разного рода «ограничения» для таких людей начинают отменяться.

Выше говорилось о поднявшихся до революции из самых низов начальнике штаба Верховного Главнокомандующего Алексееве и крупнейшем издательском деятеле Сытине. В послереволюционное время имели место как бы «наоборотные» судьбы: Генштаба полковник царской армии Б. М. Шапошников (1882-1945), который вроде бы должен был оказаться «лишенцем», стал маршалом и достиг должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего (кстати, даже превзойдя в чине Алексеева, который не стал фельдмаршалом), а граф А. Н. Толстой (1882-1945) был одним из «главных» писателей, депутатом Верховного Совета СССР и академиком.

В 1935 году Андрей Платонов внес в записную книжку следующее заключение: «Истина в том, что в СССР создается семья…» (может быть, правильнее было бы написать «воссоздается»). Он, правда, добавил к этому слова, которые теперь могут вызвать негодование многих: «Сталин — отец или старший брат всех» (там же).

Но Сергей Кара-Мурза, со ссылки на статью которого я начал эту главу моего сочинения, резонно писал, что если отец семьи (в собственном значении этого слова) — тиран, она от этого не перестает быть семьей… И еще раз подчеркну: называя страну «семьей», я отнюдь не даю ей «оценку»; семья может быть и дурной, и хорошей, но главное — в понимании основы ее бытия, а не в том, «лучше» или «хуже» она, чем «страны-рынки».

Как это ни прискорбно и даже дико, те или иные западные авторы более адекватно судят о России, нежели господствующие в современных российских СМИ идеологи.