Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России.

Можно такое бесконечно выносить, ожидая, когда принюхаемся и притерпимся? Нет, нельзя. Народу, подающему хотя бы только признаки национального достоинства, нельзя было не отреагировать, во-первых, на антинациональную политику «своего» правительства, во-вторых, на агрессивный окраинный национализм бывших «братьев», тайно и явно давящий и изгоняющий русское население, в-третьих, на устроенную демократами нравственную помойку и, в-четвертых, на возводимый на Западе «новый мировой порядок» с его всеобщей денационализацией и идеей мирового правительства. В подобных «фронтовых» условиях неча на нашу дурную природу кивать. Сейчас мертвые в русских могилах — и те возмущены и требуют от нас спасительных действий.

Но действия эти должны быть именно спасительными, охранительными и восстановительными. И ни в коем случае не агрессивными, не переходящими на чужую национальную территорию. У нас достанет внутренней работы. Национализм сегодня заключается в вопросе: есть в России русские или нет? Русские без деформированного национального сознания, без трагических и невосполнимых нравственных и духовных потерь, с волей к расцвету, с душой, открытой всякому народу, но отказывающиеся раз и навсегда приносить себя в бесполезную жертву какому угодно братству.

Повторяю: как массовое сознание агрессивный, самодовольный, «физический» национализм у русских, в силу их национальных особенностей, мне кажется невозможным. Но искажения его, недоброкачественные, «опухольные» образования быть, разумеется, могут и, к сожалению, есть. С великим удивлением прочитал я недавно «позицию» Александра Баркашова, лидера «Русского национального единства», где он признается в своем преклонении перед политической фигурой Гитлера и готов пока в исключительных случаях для определения национальности применять метод обмера черепа. Есть и другие группы, малочисленные и маловлиятельные, но в эпоху плюрализма и анархии — с голосом. Это не национализм, это явление имеет другое название. Можно понять: оно вызвано силой отдачи от ударов по русскому самолюбию, но отвечать на подобное подобным не в правилах русского человека.

В. Кожинов: Я хотел бы вернуться к тому, о чем говорил Игорь Ростиславович, — о возможном конце русского народа. Я не собираюсь утверждать со стопроцентной уверенностью, что русскому народу предстоит еще тысячелетнее бытие; такого рода пророчества — слишком ответственные вещи. Я на другое хочу обратить внимание. Известно, что современники каких-то событий всегда склонны видеть в них нечто уникальное. Но если взять два века русской истории, предшествующих сегодняшнему дню, то можно привести сколько угодно примеров точно тех же явлений, которые нас так ужасают сейчас, допустим, то, что называлось засильем иностранщины, оголтелое западничество общества, полное отсутствие патриотизма, причем, казалось бы, у тех людей, которые, как говорил Валентин Григорьевич, призваны выражать национальное самосознание. Не нужно доказывать, что действительно патриотические мыслители России в течение всего девятнадцатого века находились, за редким исключением, совершенно, что называется, в загоне, никто их не слушал, они имели в сотни раз меньшее влияние, чем люди, условно говоря, антипатриотического склада. Сейчас часто повторяют афоризм, что патриотизм — последнее прибежище негодяев. Так вот, представьте себе, меня когда-то заинтересовало, откуда взялось это изречение. Оказалось, оно принадлежит очень видному английскому публицисту и мыслителю восемнадцатого века Сэмюэлю Джонсону, причем контекст его высказывания совершенно ясно показывает, что Джонсон вкладывал в свои слова следующий смысл: патриотизм — это самое благородное, самое высокое, самое священное чувство, и вот именно за него хватаются, как за последнее прибежище, негодяи. Как ни странно, в России эта мысль Джонсона была прямо вывернута наизнанку. У нас патриотизм пытаются представить как весьма сомнительную вещь, за которую хватаются именно негодяи. К сожалению, как раз в этом смысле употреблял сей афоризм и сам Лев Николаевич Толстой. В Англии патриотизм — я с этого начинал разговор — настолько неоспоримо высшее чувство, что на нем даже никто не настаивает, оно безусловно. А в России почти всегда дело обстояло совершенно иначе. И поэтому не вполне основательно говорить в связи с тем, что происходит теперь и что квалифицируется как страшное ослабление национального чувства, о конце русского народа.