Пятый свидетель

Но эти отсеивающие вопросы были весьма общими, существовали серые зоны и пробелы между строк. Вот туда-то и углубился Циско. К тому времени как судья определил первый список из двенадцати вероятных присяжных и приступил к их опросу, Циско вернулся в зал, имея досье на семнадцать из восьмидесяти человек. Я искал среди них людей, имевших отрицательный опыт взаимоотношений с банками и, вероятно, затаивших зло на них или на какие-нибудь правительственные учреждения. Среди этих семнадцати варианты колебались в диапазоне от тех, кто откровенно лгал насчет своей непричастности к банкротствам и изъятиям, до истцов по гражданским делам против банков и — особый случай — до Линдера Ферлонга.

Линдер Ли Ферлонг был двадцатидевятилетним младшим менеджером в супермаркете «Ральф» в Честворте. На вопрос об отъеме дома он ответил отрицательно. Однако Циско в своем виртуальном поиске прошел лишнюю милю и обнаружил кое-какие сайты, предоставлявшие общенациональную базу данных. Он принес мне ссылку на аукцион 1994 года в Нэшвилле, Теннесси, где среди владельцев выставленных на продажу домов числился некий Линдер Ли Ферлонг. Истцом по делу выступал Первый национальный банк штата Теннесси.

Имя было достаточно редким, чтобы не предположить совпадение. Моему нынешнему потенциальному присяжному в то время было тринадцать лет, так что банк скорее всего отнял дом у его отца. Но Линдер Ли Ферлонг-младший не упомянул об этом в анкете.

Процесс отбора присяжных перевалил на третий день, а я все еще нервно ждал, чтобы жребий пал на Ферлонга и его призвали в свидетельский бокс отвечать на вопросы судьи и адвокатов, а тем временем отклонил кучу кандидатур, используя право отвода без указания причины, чтобы расчистить дорогу своему фавориту.

Наконец, на четвертый день утром, выпал номер Ферлонга, и он уселся на место, готовый отвечать на вопросы. Стоило мне услышать, что он говорит с южным акцентом, как я уже знал, что у меня есть «верняк». Этот парень не мог не затаить обиды на банк, лишивший собственности его родителей, но скрыл это, чтобы попасть в жюри.

Ферлонг без сучка без задоринки сдал экзамен судье и прокурору, на все вопросы ответив правильно и представив себя как богобоязненного, трудолюбивого человека широких взглядов, приверженца консервативных ценностей. Когда настала моя очередь, я задал ему несколько общих вопросов, а потом выстрелил в упор. Мне нужно было создать впечатление, что он для меня всего лишь приемлемый кандидат, поэтому я спросил, считает ли он, что люди, перестающие платить ипотечные взносы, заслуживают осуждения, или допускает, что у кого-то из них может быть законная причина, вынуждающая их на такой шаг. С типично южной гнусавостью он ответил, что все дела разные и было бы неправильно делать какие бы то ни было обобщения насчет людей, попавших в подобную ситуацию.

Еще несколько минут и несколько вопросов — и Фриман проштамповала его карточку, я тоже нарочито безразлично согласился. Ферлонг стал присяжным. Теперь оставалось лишь надеяться, что его семейная история не вскроется. В противном случае он вылетит из жюри как пробка из бутылки.

Поступил ли я неэтично, нарушил ли правила, не сообщив суду о тайне Ферлонга? По ходу жизни значимость того, кто и что формирует твою непосредственную семью, меняется. В биографии Ферлонга было сказано, что он женат и имеет малолетнего сына. Теперь именно жена и сын составляли его непосредственную семью. Насколько можно было догадаться, его отец скорее всего уже умер. Вопрос в анкете звучал так: «Имели ли вы или ближайшие члены вашей семьи отношение к изъятию дома за неуплату по ипотеке?» В нем не было слова «когда-нибудь».

Таким образом, это была та самая «серая зона», и я не чувствовал себя обязанным помогать обвинению, указывая, что в вопросе опущено важное слово. У Фриман имелся тот же самый список, и в ее распоряжении были все возможности окружной прокуратуры и полицейского управления Лос-Анджелеса. Не моя вина, если ни в одном из департаментов не оказалось такого же умника, как мой дознаватель. Пусть ищут сами. Не найдут — их просчет.

Я смотрел на Ферлонга, пока Фриман перечисляла краеугольные камни своего обвинения: орудие убийства, свидетельница, кровь на туфле подсудимой, история ее протестной деятельности против банка. Он сидел, упершись локтями в подлокотники и сложив пальцы пирамидкой возле рта, — словно прятал лицо, поглядывая на Фриман поверх сложенных рук. Эта его поза убедила меня в том, что я не ошибся. Он действительно был моей палочкой-выручалочкой.

Перейдя к краткому изложению того, как все улики, складываясь воедино, приводят к заключению о «виновности вне разумных оснований для сомнения», Фриман начала выдыхаться. Было очевидно, что, повинуясь безапелляционному решению судьи ограничить регламент выступлений сторон, сокращения она делала именно в этом месте своей речи. Она знала, что сумеет связать все концы в заключительном слове, поэтому, до поры опустив многие из них, перешла к заключению.