Пятый туз

Они скрестили руки и залпом выпили. Корноухов решительно подошел к кровати и сдернул покрывало:

– Готов принять кару.

– Не поняла, Борис. При чем здесь кровать? – Она говорила спокойным холодным тоном и внимательно вглядывалась в глаза Корноухова. – Ты прямо маньяк какой-то. У тебя глаза дикие. Ты что, изнасиловать меня хочешь?!

Корноухов искал, что ответить, но вдруг почувствовал, как все начало расплываться перед глазами. Он заметил, что Елизавета схватила с камина большой кухонный нож с деревянной ручкой и стала размахивать им буквально перед его носом.

Она истерически кричала:

– Я не позволю! Ты развратный тип! Я буду защищаться. Что ты так на меня смотришь?! Ты убить меня хочешь?

Борис Петрович попытался изобразить примирительный жест, подняв вверх обе ладони, но в этот момент сознание покинуло его.

Он обмяк и упал, опрокинув столик с остатками пиршества.

Елизавета стояла неподвижно минуты две, пока в комнату не влетел Лобачев с большой пластиковой бутылкой. Он был в форме майора милиции.

– Это было великолепно, Лиза. Не ожидал! Дай я тебя поцелую. Ты великая актриса. Ты – Нежданова, Ермолова… Ты только не волнуйся. У нас есть минимум полчаса, максимум – час. Доза проверенная… Ты давай ложись сюда – я из тебя труп буду делать.

– Я пойду в туалет, – как-то отрешенно произнесла Елизавета.

– Правильно, милая. Лучше сейчас. Трупу как-то в туалет бегать менее сподручно.

Когда она вернулась, он стаскивал с Корноухова брюки.

– Помоги, Лиза. Тяжелый он. И давай трусы снимем. Да не стесняйся ты – мужиков, что ли, голых не видела. Сейчас мы тебя покрасим.

Лобачев открыл бутылку и начал разбрызгивать ее содержимое на рубашку Корноухова. Затем он налил немного себе на ладони, растер и сделал два четких отпечатка на рукавах рубахи.

– Это, Лиза, настоящая кровь… Куриная! Еле достал… В Томилино ездил, на птицефабрику… А теперь ты на кровать ложись… Хорошее было платье. – Он взял нож, сделал несколько разрезов в районе груди и живота и обильно полил эти места куриной кровью. – А теперь создаем картину изнасилования. Ты уж извини, Елизавета, но юбку я подниму выше пояса… И теперь – главное.

Лобачев встал перед Елизаветой на колени и осторожно дотронулся до ее трусов. Она мягко отстранила его:

– Не сейчас, Федор… Не надо сейчас. Потом.

– Да, ты – прелесть, Лиза!.. То, что ты думаешь, это действительно будет потом. Но то, что я имею в виду – необходимо сделать сейчас… Он ведь взял тебя силой, предварительно разрезав ножом трусики… Освободив, так сказать, путь… Так что терпи, Елизавета.

Завершив создание картины места преступления, Лобачев торопливо убежал и вдруг чрез минуту вернулся:

– Я, Лиза, идиот. Я орудие преступления уволок. Сейчас мы ему в руку его и вложим. А ты спокойно лежи, Лиза. Ты глаза закрой и отключись. И главное, не дыши… по возможности!

* * *

Сознание возвращалось к Корноухову медленно.

Он сначала приподнялся, встал и только после этого с трудом открыл глаза…

Он все вспомнил, все: она не захотела, испугалась, схватила нож, а он…

Борис Петрович взглянул на лежавшую в неестественной позе, окровавленную, полуобнаженную Елизавету, затем посмотрел на себя и осторожно поднял вверх правую руку, в которой был зажат большой нож.

Значит, он отнял его у Елизаветы. А потом?.. Многого он не помнил. Неужели она так его околдовала и возбудила до потери сознания…

Да, он потерял над собой контроль и озверел… Эти вялые рассуждения Корноухова прервал визгливый окрик:

– Руки вверх! Не двигаться! – В комнату ворвались двое в милицейской форме. – Сержант, готовь фотоаппарат! Быстро!.. Этого субчика надо с разных сторон заснять… Отдельно – труп и общую панораму.

Корноухов стоял неподвижно, крепко сжимая в руке основную улику.

Голова уже работала нормально, но он ничего не мог понять. Он все еще надеялся, что это сон или шутка.

Но перед ним стоял майор с дикими глазами и без всякого намерения шутить. В его руке заметно дрожал пистолет, направленный на Бориса Петровича… Майор четко отдавал команды суетившемуся по комнате сержанту:

– Детали потом снимешь… Сейчас аккуратно в пакетик возьми у подозреваемого ножичек. Спокойно, я буду страховать… Теперь ручки вперед. И наручники на него … Отлично!.. Ты, сержант, здесь над деталями поработай, отпечатки сними с трупа, брюки его осмотри и всякое такое. А мы вниз спустимся, побеседуем.

Корноухов еще никогда не чувствовал себя таким униженным, таким беспомощным. Из одежды на нем была только окровавленная рубашка и такой же грязный галстук. Он сидел за столом и тупо смотрел на наручники.

Майор, который с глубокомысленным видом расхаживал по комнате, напоминал Корноухову инспектора Лестрейда – глуповат, истеричен, но верный служака. Педант!.. Хуже не придумаешь!

Майор вдруг резко подошел к столу, сел перед Борисом Петровичем и стал сверлить его глазами:

– Я уверен, что вы убийца. Это очевидно!.. У вас есть другая версия?

– Нет, но я не понимаю, как это произошло.

– А здесь и понимать нечего!.. Картина преступления как на ладони. Вы пришли в гости, так?

– Так.

– Потом вам захотелось любви, так?

– Так, но она сама намекала…