Пятый угол

Томаса поразили габариты, а также обстановка квартиры Шанталь. Многое выглядело варварской мешаниной, например сочетание дорогих суперсовременных светильников и настоящей старинной мебели. Шанталь явно росла без присмотра, образование и культура особого отпечатка на ее личности не оставили.

В этот вечер на ней было изысканное облегающее вышитое платье из китайского шелка с закрытым воротом, с совершенно не подходящим по стилю тяжелым кожаным ремнем шириной с ладонь. И вообще она явно обнаруживала пристрастие к необработанной коже и ее запаху.

Томас как человек вежливый не поддался соблазну покритиковать вкус Шанталь. Впервые в жизни на нем был костюм с чужого плеча, но, правда, сидел он на нем как влитой.

Сразу же по прибытии Шанталь открыла большой шкаф, наполненный мужскими рубашками, бельем, галстуками и костюмами, сказав:

— Возьми все, что тебе нужно. У Пьера был твой размер.

Преодолевая внутреннее сопротивление, Томас извлек все необходимое, а для того чтобы выглядеть опрятно, ему, собственно говоря, нужно было все, ибо сам он был гол как сокол. Он пожелал побольше узнать об этом Пьере, но Шанталь неохотно сказала:

— Не задавай так много вопросов. Любила его. Мы разошлись. Год назад. Сюда он больше не вернется.

Кстати, по прибытии в Марсель Шанталь держалась с ним крайне холодно. Словно никогда и не было страстных часов, проведенных на границе. И сейчас, во время ужина, она молчала, погруженная в какие-то тяжелые мысли. За устрицами она время от времени стала поглядывать на Томаса. А когда на столе появилась нога молодого барашка, ее левая ноздря задрожала, выдавая волнение. В тот момент, когда Томас подавал засахаренные фрукты, а башенные часы невдалеке пробили десять, Шанталь обхватила лицо руками и стала что-то бормотать про себя.

— Что случилось, дорогая? — осведомился Томас, помешивая фрукты. Она подняла глаза. Ноздря по-прежнему дрожала, в остальном же ее лицо напоминало маску. И голос прозвучал спокойно и твердо: «Десять часов».

— Да, и что же?

— Сейчас они стоят внизу. Если я заведу граммофон, они поднимутся наверх.

— Кто поднимется наверх? — Томас отложил серебряную ложечку.

— Полковник Симеон и его люди.

— Полковник Симеон? — переспросил он слабым голосом.

— Да, тот самый, из разведки, — ее ноздря задрожала. — Я тебя предала, Жан. Я — самый отвратительный кусок дерьма на всем свете, — после этих слов в комнате на некоторое время стало тихо.

— Не хочешь ли еще персик? — спросил наконец Томас.

— Жан, не будь таким! Я этого не вынесу! Почему ты не орешь? Почему не дашь мне в рожу?

— Шанталь, — произнес он, чувствуя, как ужасная усталость овладевает им, — Шанталь, зачем ты это сделала?

— Местные власти взяли меня за жабры. Очень скверная старая история, еще когда был Пьер… Мошенничество в крупных размерах и тому подобное… И тут вдруг появляется этот полковник Симеон и говорит: «Если вы доставите нам Леблана, можно будет все уладить!» Что бы на моем месте сделал ты, Жан? Я же тебя тогда еще совсем не знала!

Томас задумался: вот она, жизнь. И так будет всегда. Один охотится за другим. Один убивает другого, чтобы не быть убитым самому.

— Что нужно от меня Симеону? — тихо спросил он.

— Он получил указание… Ты надул его людей с какими-то списками — это верно?

— Да, это верно, — ответил он.

Она встала, подошла к нему и положила руку на плечо:

— Я хотела бы заплакать. Но слез нет. Ударь меня. Убей меня. Сделай же что-нибудь, Жан! Только не смотри на меня так.

Томас сидел молча и размышлял. Потом тихо спросил:

— Какую пластинку ты должна поставить?

— «У меня две любви», — ответила она.

Странная улыбка осветила вдруг его бледное лицо.

Он встал. Шанталь отшатнулась. Но он ее даже не коснулся. Он направился в соседнюю комнату. Там был граммофон. Он вновь улыбнулся, увидев надпись на пластинке. Завел граммофон, опустил иголку на дорожку. Зазвучала музыка. И голос Жозефины Беккер, возлюбленной майора Дебра, запел о любви…

Шаги за дверью становились все слышнее. Ближе. Совсем рядом. Шанталь стояла вплотную к Томасу, шумно дыша сквозь полуоткрытые губы, зубы дикой кошки влажно блестели. Грудь высоко вздымалась и опускалась под тонким китайским шелком платья, облегавшим ее фигуру.

— Сматывайся, время еще есть, — прошипела она. — Под окном в спальне — плоская крыша…

Улыбаясь, Томас покачал головой. Шанталь взбесилась:

— Идиот! Они сделают из тебя сито! Через десять минут ты — труп утопленника в старой гавани.

— Было бы куда лучше, если бы ты подумала об этом немного раньше, душа моя, — дружески сказал Томас.

Она размахнулась, словно собираясь его ударить, и тяжело задышала:

— Довольно дурацкой болтовни, да еще в такой момент, — и вслед за этим начала всхлипывать.

Стук в дверь.

— Иди открывай, — жестко сказал он. Шанталь прижала кулачок ко рту, но не сдвинулась с места. Стук повторился, на этот раз еще энергичнее. Пение Жозефины Беккер продолжалось. Мужской голос, знакомый Томасу, прокричал:

— Открывайте, или мы вышибем выстрелами дверной замок!

— Старина Симеон, — пробормотал Томас, — все такой же порох!