Piccola Сицилия

Он сложил ладони и попытался молиться. Но он будто взывал в пустом доме, покинутом всеми, даже духами, витали разве что воспоминания о них. Гнетущее чувство оставленности охватило его. И это бесконечное, бесчувственное небо…

Глава 34 Марсала

There’s a crack in everything. That’s how the light gets in[78].

Леонард Коэн

– Мектуб, – говорит Жоэль. – Так называла это моя мать. Это мектуб, если случается что-нибудь невыносимое.

Ее лицо озаряется пламенем зажигалки. Ночь, мы с Жоэль стоим у отеля, она курит, все уже спят. Мне нравится ее лицо, все в морщинках, но такое живое. Я могла бы на него смотреть часами – как оно меняется с каждой фразой, с каждым воспоминанием; настоящая смена времен года в течение нескольких мгновений.

– Ты имеешь в виду, что все уже написано? Предопределенность судьбы?

– Но это же утешительная мысль: есть высшая сила, которая все устраивает для нас к лучшему. Моя мать никогда не роптала на судьбу, хотя она не была у нее легкой. Есть люди, что и на смертном одре жалуются, как плохо с ними обошлись. Но Ясмина еще ребенком поняла: она не принцесса, поэтому что бы ни последовало за ее удочерением из сиротского дома, всяко будет лучше. Я думаю, тайна ее внутренней силы заключалась в том, что она всегда в глубине души считала себя счастливицей. Именно ее выбрали и взяли в семью, не кого-то другого. За это она была благодарна всю жизнь. И я думаю, это и привлекло в ней Морица.

Мой чужой дед вдруг кажется мне ближе, чем я могла вообразить. Слой за слоем я счищала свои неправильные представления. Теперь я почти могу почувствовать то, что чувствовал он тогда. Вопрос о смысле посреди бессмысленного. Потерянность в мире. Выпадение из жизни, которая проходит мимо. По прошествии более семидесяти лет, в другом мире, в другом теле и по другому поводу – те же чувства. Он не чужой для меня, он часть меня. Если правда, что человеческая ДНК сохраняет не только внешние черты наших предков – цвет волос, телосложение и наследственные болезни, – но и отпечаток их душевных переживаний, тогда мои теперешние ощущения могут оказаться эхом другой жизни, ударной волной из прошлого.

– И ты веришь в мектуб? – спрашиваю я.

Жоэль многозначительно смотрит на меня и щурится:

– А ты религиозна?

– Нет.

– А почему нет?

Ее цепкие вопросы сбивают меня с толку. Как будто выбор мировоззрения равносилен решению больше не есть мяса или не иметь машины.

– Знаешь, когда у меня все хорошо, Бог мне без надобности. А когда у меня все плохо, я его нигде не вижу. Я доверяю тем вещам, которые могу потрогать. Своими руками. А все остальное – дело случая.

Она задумчиво кивает. Наблюдает за мной.

– А ты, – продолжаю я допытываться, – ты полагаешь, что кто-то давно написал книгу твоей жизни и перелистывает ее страницу за страницей, без спешки, не выдавая, чем дело кончится?

– Хорошо, допустим, она и написана. Но кто ее пишет, вот в чем вопрос! – Жоэль лукаво улыбается. – Если хочешь знать, мне для этого вовсе не требуется Бог. Я сама умею писать. И если Мориц чему и научил меня, то лишь тому, что я есть не то, что со мной происходит, а то, что я делаю. В этом наша единственная свобода.

– Как это можно приложить к тому, что произошло тогда в Тунисе?

– Ты нетерпелива, дорогая! Такие истории не движутся по прямой линии. Они представляют собой мозаику, где каждая следующая деталь подходит ко всем предыдущим. Только собрав их, увидишь всю картину. Ты должна представить то лето в Тунисе как постепенное превращение. Ясмина из девочки превратилась в женщину, а Мориц перестал быть Морицем. Ты ведь знаешь о метаморфозе гусеницы в бабочку?

– Да. Ты к чему это?..

– Знаешь, как это бывает? Противная гусеница вовсе не отращивает по бокам крылья – и voilà, вот вам прекрасная бабочка. Нет, когда она окукливается в кокон, то теряет свой прежний облик! Она размякает, становится бесформенной, можно сказать, варится в виде супчика… и из него возникает новое существо.

Жоэль снова улыбается. Я уже не знаю, о ком она говорит – о Морице, о себе или обо мне. Я знаю только, что если бы мой дед тогда вернулся к Фанни, я бы никогда не познакомилась с Жоэль. А без этого поворота я больше не могу представить себе книгу моей жизни.

* * *

В эту ночь я впервые крепко сплю. А когда просыпаюсь, солнце уже взошло. Я одеваюсь, наматываю шарф и выхожу из отеля, пока все еще спят. Волны равнодушно набегают на пляж. Могучее море. Зверь, который дышит и никогда не умирает. Воздух свеж, ветер продувает куртку насквозь. Я снимаю обувь и ступаю босиком по сырому песку. Камешки и ракушки, плавник, мозаика на песке, осколки зеленого стекла, отшлифованные прибоем. Они потеряли всякую остроту, стали мутными камешками, время залечивает все повреждения. Может, надо ослепнуть, чтобы все забыть.

* * *