Пидор

Депрессия ему не нравилась. Ограниченность собственных желаний напоминала прутья клетки, цепь с ошейником. Это он научился понимать после многих дней и лет, как понимают животные — цепь не пускает, решетки не поддаются. Он никогда не уступал — всегда выглядывал сквозь невидимые прутья, бдительно, вечно настороже, дожидаясь, когда сторож забудет запереть дверцу, перетрется ошейник, прут клетки выскочит из гнезда… страдая без отчаянья и смирения.

— Я подхожу к двери, а у него ветка в зубах, — говорил между тем Аллертон.

Ли не слушал его.

— Ветка в зубах? — переспросил он, затем глупо добавил: — И большая ветка?

— Фута два в длину. Я говорю ему: отвали, — а он через несколько минут всплывает в окне. Я кидаю в него стулом, а он с балкона прыгает во двор. Футов восемнадцать высота. Очень проворный. Почти нечеловечески. Жуть какая-то — потому я в него стулом и кинул. Испугался. Мы потом прикинули, что это он нарочно, чтобы от армии откосить.

— А как он выглядел? — спросил Ли.

— Выглядел? Да я точно не помню. Лет восемнадцати. Чистенький такой парнишка. Мы вылили на него ведерко холодной воды и бросили внизу на нары отходить. Он начал колобродить, но ничего не говорил. И мы решили, что с него и такого наказания хватит. А на следующий день его, кажется, в госпиталь увезли.

— Воспаление легких?

— Не знаю. Может, и не надо было водой его окатывать.

Ли расстался с Аллертоном у дверей его дома.

— Тебе сюда? — спросил он.

— Да, у меня тут койка.

Ли пожелал ему спокойной ночи и пошел домой.

* * *

После этого Ли каждый день в пять встречался с Аллертоном в «Эй, на борту!». У Аллертона было много друзей старше его , и Ли он всегда встречал с радостью. У Ли имелись в запасе номера выступлений, которых Аллертон никогда не слышал. Но иногда тот чувствовал, что Ли на него давит — точно само присутствие Ли отталкивало от него все остальное. И он думал, что видится с Ли слишком часто.

Аллертон терпеть не мог обязательств, он ни разу в жизни не был влюблен, не имел близких друзей. И теперь он вынужден был задать себе вопрос: «Чего он от меня хочет?». Ему не пришло в голову, что Ли — пидор, поскольку педерастия у него ассоциировалась с какой-то неприкрытой женственностью. В конце концов, он решил, что Ли ценит в нем благодарного слушателя.

ГЛАВА 3

Стоял прекрасный ясный апрельский день. Ровно в пять Ли вошел в «Эй, на борту!». Аллертон сидел у стойки с Элом Хайманом — человеком запойным, одним из самых мерзких, глупых, тупых пьянчуг, которых Ли знал. С другой стороны, трезвым он бывал весьма разумен, прост в обращении и довольно мил. Теперь он был трезв.

У Ли на шее болтался желтый шарфик, на носу — темные очки за два песо. Он снял шарфик и очки и бросил их на стойку.

— Тяжелый день в студии, — сказал он подчеркнуто театрально и заказал ром с колой. — Знаете, похоже, мы наткнулись на нефтяную скважину. Сейчас начинают бурить в квадранте четыре, а с той вышки можно до Техаса доплюнуть, где у меня хлопковая плантация на сто акров.

— Мне всегда хотелось стать нефтепромышленником, — вздохнул Хайман.

Ли оглядел его и покачал головой:

— Боюсь, не выйдет. Видишь ли, тут не всякий подойдет. Должно быть призвание. Во-первых, ты должен выглядеть как нефтепромышленник. Молодых нефтяных магнатов не бывает. Магнату должно быть лет пятьдесят. Кожа у него вся потрескалась и в морщинах, как высохшая на солнце жидкая грязь, а особенно — шея на затылке, и в морщинах, как правило, полно пыли после того, как он ездит инспектировать все свои массивы и квадранты. Он носит габардиновые штаны и белые рубашки с коротким рукавом. Ботинки у него покрыты мелкой пылью, которая вьется за ним повсюду, как маленький личный самум.

Вот, значит, — призвание у тебя есть, подобающая внешность — тоже. Теперь ходишь везде и сшибаешь аренду. В очередь к тебе выстраивается пять-шесть человек, которым хочется сдать тебе свои участки, чтобы ты там дырки бурил. Идешь в банк, разговариваешь с президентом: «А вот Клем Фэррис, один из лучших чуваков в этой долине, к тому ж — не дурак, он в это дело по самые яйца влез. И Старый Скрэнтон, Фред Крокли, и Рой Шпигат, и Тед Бэйн все они славные ребята. Теперь давайте я вам факты выложу. Я мог бы здесь всю утро просидеть и протрепаться, кучу времени бы у вас отнял, но я знаю вы человек привыкший к фактам и цифрам. Их-то я вам сейчас и покажу».

И он спускается к машине — а она у него всегда двухдверная или же спортивная, магнаты никогда в седанах не ездят, — лезет на заднее сиденье, достает свои карты, огромный рулон карт, здоровых, что твои ковры. И расстилает их на столе у президента банка, и от карт пылища подымается такая, что весь банк обволакивает.

«Видите вот этот квадрант? Это Техас на границе с Мексикой. Вот тут проходит сброс, прямо через ферму Джеда Марвина. Со стариком Джедом я тоже уже разговаривал, приезжал к нему как-то раз, отличный старикан. В этой долине нет человека прекраснее старого Джеда Марвина. Вот, здесь уже бурили „Сокони“».