Пифагор и его школа

Греки не могли заимствовать философию и науку в готовом виде (как это сделали, например, римляне) по той простой причине, что в VI в. до н. э. на Востоке не было ни того, ни другого. (В Индии философия появляется почти одновременно с греческой, но говорить о каких-либо контактах в этой области не приходится). Греческая мифология, как мы полагаем, лишь в очень незначительной степени повлияла на становление философии — тем меньшее влияние следует приписывать мифологии восточной. Что же касается конкретных заимствований в некоторых областях знаний, то, забегая вперед, отметим, что они были весьма скромными (за исключением, пожалуй, медицины) и не имели сколько-нибудь решающего значения в генезисе раннегреческой науки.

Здесь необходимо подчеркнуть, что речь идет о самостоятельности и уникальности греческой философии и науки. Ни один исследователь не может пройти мимо «восточного» стиля в греческой живописи эпохи архаики, явного подражания мастеров того времени образцам египетской монументальной скульптуры, заимствования алфавита у финикийцев или чеканки монеты у лидийцев, восточных мотивов в греческой мифологии. Велика была роль Востока и в передаче технических навыков.

Однако при обсуждении проблем распространения культурных феноменов (как материальных, так и духовных) следует учитывать, что степень их «социальной мобильности» чрезвычайно различна. Как правило, легче всего распространяется то, что дает непосредственную экономическую и социальную выгоду (орудия труда, средства передвижения, оружие, культурные растения и т. п.), что может быть воплощено в конкретных вещах, которые нетрудно воспроизвести (предметы обихода, одежда, обувь и т. п.), наконец, то, что имеет наибольшее количество носителей и сравнительно легко передается (мифы, обряды, фольклор и т. п.).

С этой точки зрения понятно, почему вавилонские названия планет появляются в Греции в IV в. до н. э., а данные об их движении начинают использоваться лишь с середины II в. до н. э. (через 400 лет после начала культурных контактов!): людей, желавших, а тем более способных эффективно применять вавилонские расчеты в Греции было куда меньше, чем приверженцев восточных культов или поклонников астрологии. Так же очевидна и огромная разница между подражанием египетской скульптуре и изучением вавилонской математики — барьеров на пути передачи во втором случае во много раз больше, чем в первом. История стран, постепенно втягивавшихся в орбиту античной, а затем и западноевропейской цивилизации, многократно демонстрирует, что по сравнению с восприятием других культурных феноменов готовность к принятию философских и научных идей была гораздо меньше (если оно вообще происходило).

Современные сторонники тезиса ex Oriente lux имеют в числе союзников многих античных авторов, причем у греков эта тенденция появилась уже в V в. до н. э. «Египетский мираж», представлявший эту страну прародительницей немалой части греческой культуры, во многом обязан своим происхождением Геродоту^{27}.Полувеком позже Исократ утверждал, что Пифагор воспринял свою философию в Египте (Бус. 28), а Аристотель назвал эту страну родиной теоретической математики (Мет. 981 b 23). Очень показателен в этом отношении фрагмент из «Истории геометрии» Евдема Родосского, ученика Аристотеля: «Согласно большинству рассказов, геометрия впервые была изобретена египтянами, взяв свое начало от измерения земли. Она была необходима им потому, что разлив Нила каждый раз уничтожал границы, проведенные между их участками (об этом писал и Геродот. — Л. Ж.)… Фалес, первым побывав в Египте, впервые перенес геометрию в Грецию» (фр. 133).

Что же заставило греков искать восточные корни своей собственной культуры? Причин здесь несколько. Уже первые встречи греков с восточными соседями, в особенности с египтянами, убедили их в огромной древности этой культуры. Это, естественно, наводило их на мысль, что сходство — реальное или вымышленное, — которое они находили между фактами той и другой культуры, может быть объяснено заимствованиями греков у египтян, но никак не наоборот.

Такие объяснения воспринимались греческой публикой тем благосклонней, что соответствовали господствовавшим тогда аристократическим представлениям: чем древнее считалось какое-то установление, тем большим почетом оно было окружено. Найти египетские истоки местного культа означало то же самое, что найти для недавно возвысившегося рода предка среди гомеровских героев.