Читаем Пифагор полностью

Разумеется, отец не всему мог обучить ребенка сам. Если грек того времени желал, чтобы сын его стал действительно высокообразованным человеком, он мог посылать его в ученичество и к другим — чаще всего к своим друзьям и знакомым, если они были чем-либо выдающимися. Вот что сказано об этом применительно к Пифагору у Ямвлиха: «…Сыну же [Мнемарх] дал самое разнообразное и достойное воспитание, обучая его в одном случае у Креофила, в другом у Ферекида Сиросского, в третьем передавая его и препоручая его почти всем выдающимся в богослужении людям, так что и в божественных предметах тот, насколько возможно, был достаточно сведущ» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 2. 9).

Кто такие Креофил и Ферекид — мы уже очень скоро узнаем. А пока заметим: если верить данному свидетельству, в воспитании Пифагора принимали участие, помимо прочих, видные жрецы. Как раз этому, кажется, можно поверить. Герой нашей книги действительно производит впечатление лица, очень поднаторевшего в вопросах божественного.

Продолжал учиться Пифагор и после того, как вышел из подросткового возраста. Кто же все-таки был его учителем или учителями? На этом вопросе конечно же необходимо остановиться, предварительно оговорив одну немаловажную вещь.

Античные авторы классической и последующих эпох, писавшие об истории философии, понимали и изображали ее в рамках модели «учитель — ученик». Причины вполне ясны: в то время возникли уже философские школы, в которых преемственность учения осуществлялась именно таким образом. Поэтому, когда заходила речь о каком-нибудь крупном мыслителе, прежде всего ставился вопрос: «Кто был его учителем?» (часто наряду с ним звучал и другой: «Кто был его учеником или учениками?»).

Если взять за «точку отсчета», скажем, фигуру такого глобального масштаба, как Аристотель — этот «учитель тех, кто знает», как называл его еще Данте на исходе Средневековья[84], — то увидим следующую линию преемственности. Учителем Аристотеля был, как все знают, Платон. Учителем Платона был, в свою очередь, Сократ — это тоже не подлежит никакому сомнению. Но кто был учителем Сократа? А вот тут уже возникают проблемы, поскольку Сократа, в сущности, можно назвать гениальным самоучкой. Однако подобной ситуации «школьная модель» не допускала. Поэтому в качестве наставника Сократа называли (скорее всего, ошибочно) некоего Ар-хелая — второстепенного философа, о котором почти ничего не известно. В Архелае же видели ученика Анаксагора — мыслителя несравненно более крупного[85], к тому же, как совершенно точно известно, немало лет прожившего в Афинах (он был другом Перикла) и как бы перенесшего туда ионийскую философию — ведь именно из Ионии он был родом.

И, коль скоро мы уж оказались в конечном счете в этой области греческого мира, дальше преемственность «устанавливалась» совсем просто: Анаксагора привязывали к великим милетским философам архаической эпохи. Будто бы он был учеником Анаксимена (что на самом деле крайне маловероятно), — еще бы, ведь даже их имена в чем-то похожи. Учитель Анаксимена — Анаксимандр, учитель Анаксимандра — знаменитый Фалес… Ну а кто учитель Фалеса? Вот таким образом вопрос уже не ставился, ибо Фалес, как считалось, не философ («любящий мудрость»), а еще мудрец. То есть тот, кто к этой мудрости не стремится, а уже обладает ею. Древних мудрецов тем и отличали от последующих философов, что, по контрасту с последними, первым вроде как и учителя были не нужны. Они как бы сами себя научили (или, вероятнее, боги их всему научили).

Что в этом ракурсе можно было сказать (и говорилось) о Пифагоре? С одной стороны, согласно устойчивой, возникшей еще в античности традиции, он первым и употребил слово «философ», причем именно в противопоставлении со словом «мудрец». «Философию философией [любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор… Мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть "мудростью", а упражняющегося в ней — "мудрецом", как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ ["любомудр"] — это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. I. 12). Иными словами, если следовать изложенной выше логике, у Пифагора не могло не быть учителя, коль скоро он уже философ, а не мудрец.

С другой стороны, скажем откровенно: искать «подлинного» и «единственного» учителя Пифагора было бы бесполезно. Ведь в то время, когда он начинал свою деятельность, пресловутая «школьная традиция» еще не существовала. Собственно, можно утверждать с большой степенью вероятности, что именно он и явился ее основателем, то есть первым философом, создавшим и возглавившим школу[86]. Его самого многие могли назвать учителем, но кого мог назвать учителем — в строгом смысле слова — он?

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное