Пифия-2. В грязи и крови

Гончая смерила его оценивающим взглядом. Жизнь в полном опасностей мире приучила ее избегать инициативных знакомств. Катана с Валькирией придерживались того же правила.

– На Краснопресненскую.

– Значит, до Киевской вместе поедем, – обрадовался сосед.

«До Киевской?! – в мозгу Гончей прозвенел тревожный сигнал, но она отогнала беспокоящую мысль. – Никто, кроме отца Ярослава и Стратега, не знает, что я направляюсь на Киевскую. Никто!» И все же пьяного или прикидывающегося пьяным соседа следовало проверить.

– У тебя там дела? – спросила она.

– Не, – отмахнулся мужик. – Кореш у меня там, друган закадычный! Баба у него, семья, все путем. Было. До недавнего времени. А тут вдруг письмо прислал: не нравится ему там. И бабе его не нравится. Решили даже на другую станцию перебираться. Причем все равно куда, лишь бы оттуда подальше. Вот я и еду помочь с переездом.

– Не катит, значит, твоему корешу на Киевской, – подстраиваясь под речь соседа, сказала Гончая. – А чего не понравилось-то?

– Я даже и не понял. Но он больно-то и не расписывал.

– Письмо с тобой?

– А-а? – вылупился на Гончую сосед, она готова была прибить его за тугодумие. – Не. На кой мне его письмо? Я ж тебе говорю: не нравится ему там.

– Подумаешь, не нравится! – затараторила неугомонная тетка, которую мужик обозвал клушей. – Можно подумать, нам здесь очень хорошо живется…

Она хотела еще что-то сказать, но в этот момент короткий состав выехал из туннеля на ярко освещенную станцию, и слова ворчливой соседки потонули в гомоне оживившихся пассажиров.

– Парк культуры! – объявил с дрезины машинист. – Стоянка десять минут.

* * *

С Парка культуры пассажирский состав отправился полупустым – прицепная платформа заполнилась едва ли на две трети. Причем свободно расположившиеся на сиденьях пассажиры, судя по количеству отданных охранникам патронов – а Гончая внимательно проследила за этим, – ехали явно дальше Киевской. Возможно, те, кто хотел туда попасть, уехали предыдущим рейсом или ушли пешком, но у Гончей сложилось впечатление, что люди избегают соседней станции. И это открытие ей очень не понравилось. Сразу вспомнились слова брамина-геофизика о погибших в киевском птичнике курицах. Может быть, дело было не только в птицах?

– Ты сам-то давно на Киевской был? – спросила она у своего соседа и попутчика.

Тот успел протрезветь за время стоянки, при этом растерял всю свою веселость и разговорчивость.

– А? – недавний собеседник вскинул голову и уставился на соседку так, будто увидел ее впервые. – Ага, – наконец произнес он и снова отвернулся.

Он явно не горел желанием продолжать разговор, но Гончая не привыкла отступать. Она решила сменить тактику.

– Выпить есть? А то в горле пересохло.

От долгих разговоров в горле действительно начинало саднить, в этом Гончая ничуть не солгала, но боль была уже не та, что прежде, – всего лишь першение и неприятная сухость. И кровью Гончая уже давно не харкала! Вот она – «неоперабельная регенерация», вот они – чудо-таблетки!

– Если бы, – удрученно вздохнул сосед. – Хотел в баре на станции накатить, да там очередь.

– А на барахолке чего не купил? Я видела у челноков и самогон, и брагу.

– Сама бы и покупала, раз такая умная! – безобидный вопрос неожиданно привел собеседника в настоящую ярость. Он с таким гневом глянул на свою соседку, что Гончей даже стало не по себе. – Не хватало еще, чтобы у меня, как у вашего сталкера, крыша поехала?

– Какого сталкера? – растерялась она.

– Такого! Не прикидывайся, будто не знаешь! С твоей станции, с Краснопресненской!

Ничего подобного Гончая не слышала. Но не рассказывать же первому встречному, что она почти две недели провела в плену у сатанистов, роя выгребную яму.

Выручил девушку интеллигентного вида мужчина в очках, сидящий через проход от нее.

– Вы про того сумасшедшего, который убил свою беременную жену? – спросил он у расшумевшегося попутчика.

– А то про кого же?! Настоящий мужик был, сталкер, никаких тварей не боялся! А хлебнул как-то бодяги, которую у пришлых челноков купил, и все – враз крыша поехала! В зверя превратился! Жену свою, которой срок подошел рожать, насмерть забил. Голову проломил, живот разорвал – не ножом, а руками разорвал, плод оттуда вырвал и съел. А под конец и себя порешил!

Гончая никогда не отличалась впечатлительностью, но при последних словах соседа ее чуть не вырвало. Почему-то вспомнились слова безумной пророчицы, застреленной фашистскими штурмовиками.

Зверь уже здесь! Я слышу его дыхание!