"Пигля": Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки

Габриела продолжала разбираться с игрушками. Ей казалось, что она оставила их в одном пакете, а теперь выяснилось, что две находятся в одном и две — в другом. Она пыталась составить вместе вагоны разных поездов. Потом дала мне что-то приладить, как часто просила и раньше. Пока я это делал, она подошла к другой игрушке на книжной полке — маленькому мальчику, тянувшему санки, в которых сидела маленькая девочка.

Габриела: Это с Рождества? Красивый. Работает?

Я: Работает, только если ты представишь себе, что он работает.

Потом она пришла за тем, что я приладил.

Габриела: Спасибо. Я сейчас вытащу все игрушки.

Она свалила все в одну большую кучу на полу, возобновив контакт со своими старыми друзьями.

Габриела: Смотри, на этой корзинке клубничные пятна, и на этой тоже.

Стало быть, обе были корзинками для клубники. С восклицанием она взяла корзинку и высыпала все ее содержимое на другие игрушки.

Габриела: Это должно быть здесь, да?

Она вынула ослика и тележку, которые обычно стоят на книжной полке.

Я: Как это оказалось среди других вещей?

Габриела: Потому что мы сняли их оттуда.

В этот момент она коснулась моей ноги. Взяла барашка и сказала: "Что случилось с собачкой?" Я дал ей конверт с остатками от собачки.

Габриела: Почему она там? [Заглянула внутрь.] Ты ее еще не починил? Это же нехорошо с твоей стороны! Ты должен ее починить.

Потом она взяла какую-то неизвестную вещь и сказала: "Что это такое?" Мы никогда не знали, что это такое; вероятно, часть волчка.

Габриела: Что это? Это никуда не годится.

Я сказал, что это танкер для нефти. Она имела в виду, что у него нет крюков. Она уже заканчивала процесс возобновления контакта и сказала: "У тебя тут есть где-нибудь морская ракушка? Мне нужен звук". В этот момент она сидела на моей ноге, и я говорил о сидении на берегу моря с отцом. Это было так, как если бы она чувствовала связь с тем, что для нее означало взморье, и не могла поверить, что нет звука моря.

Она взяла поезд с множеством колес и перечислила колеса, называя их цвета. С нежностью гладила этот паровоз, и хватала его губами, терла о свои бока и возила по голове с затылка на лоб. Это превратилось в игру, так что паровозик съехал по ее лицу и с грохотом упал на пол. Она попыталась прицепить его к вагону, но из этого ничего не получилось. Взяла фигурки старика и мальчика и посадила их, приговаривая: "Вы сидите здесь. Вы сидите здесь". Затем, все еще перебирая прежние забавы, сказала: "А можешь нарисовать [на лампе]? Сделай зигзаг вверх и вниз. Это и вправду лампа". Я ее уронил.

Габриела: Ее нужно на свет.

Теперь она практически закончила заниматься с игрушками и спросила: "Ты ходишь в церковь?" Я не знал, что ответить.

Я: Ну, иногда. А ты?

Габриела: Я хотела бы пойти, но мама и папа не хотят. Не знаю, почему.

Я: А почему люди ходят в церковь?

Габриела: Не знаю.

Я: Это связано с Богом?

Габриела: Нет.

В этот момент она держала в руках домик, хватая его губами. Потом вспомнила что-то из предыдущих сеансов и сказала: "А где та палка-скалка?" Она имела в виду ту цилиндрическую линейку, которую оставил у меня один пациент. Я ее нашел, и Габриела теперь устроила игру, которая стала главным средством общения со мной. Своими корнями игра уходила в прошлое, поэтому у нас появилось много разных способов для быстрого взаимопонимания. Мы встаем на колени друг против друга в передней комнате. Она катит линейку ко мне и таким образом меня убивает. Я умираю, а она прячется. Потом я оживаю и не могу ее найти.

Постепенно я сделал из этого своего рода интерпретацию. К тому времени, когда мы повторили это много раз (и при этом иногда я ее убивал), стало ясно, что игра была связана с грустью. Например, если она меня убивала, то, когда я оживал, я не мог ее вспомнить. Это выражалось в том, что Габриела пряталась, но я в конце концов ее находил и тогда говорил: "Ой, я вспомнил то, что забыл". Хотя эта игра доставляла большое удовольствие, в ней таились тревога и печаль. Тот, кто прятался, должен был прятаться так, чтобы у него что-нибудь, например нога, была видна, чтобы ужас из-за невозможности вспомнить потерянного человека не был длительным или абсолютным. Это было связано, в частности, с тем, что происходило, когда она не видела меня в течение длительного времени. Постепенно игра преобразовалась так, что главным в ней стало прятаться. Например, мне нужно было проползти позади стола, за которым она пряталась, и тогда мы оба оказывались там. В конечном счете, было довольно ясно, что свою игру Габриела связывала с мыслью о рождении. В какой-то момент я отметил, что одна из причин, почему она была счастлива, состояла в том, что я принадлежал только ей одной. В связи с этим, когда она вышла через парадную дверь, я слышал, как она сказала отцу: "Где Сусанна?"