PiHKAL

Никто и не отрицал, что все так и случилось.

Мне было сорок восемь лет, я снова развелась. Мое «я» было не прочнее куска трухлявого пенька столетней давности. Ухаживания мужчины, который был моложе меня, давало мне то, чего у меня не было долгие годы: ощущение того, что я все еще была привлекательной женщиной, а не просто матерью средних лет. Всей страстью жизни Келли были компьютеры, хорошо выглядевшие женщины старше него и создание новых тестов на IQ. Еще я обнаружила, что, в основном, он питал к людям презрение, называя большинство из них «индюками», а также склонность к неконтролируемым вспышкам гнева, после чего ему нередко приходилось извиняться за нанесенный чьей-нибудь мебели или отношениям ущерб — обычно и за то, и за другое.

Келли объяснял все это мучительной болезнью, приключившейся с ним в детстве, и тем, что у него был требовательный отец, постоянно его наказывавший. Он просил меня понять его и быть терпеливой. Какое-то время это объяснение действовало (я всегда питала слабость к интеллигентным неврастеникам), но после одного памятного дня, когда он вдребезги разбил одну из моих пластинок на глазах у детей, наорав на меня, потому что я вернулась домой с работы на десять минут позже обычного и заставила его ждать, я сказала ему, что, если он не пойдет лечиться, между нами все кончено.

На что Келли ответил: «Я никогда не встречал психиатра, которого я не мог бы раскусить; я не собираюсь тратить свое время или свои деньги на кого-нибудь из этих кретинов!»

На этой встрече в Беркли Келли надеялся собрать людей, которых он считал достаточно умными, чтобы, как он говорил, оценить то, чему он собирался их научить. Предполагалось, что Келли будет учить пришедших в группу эффективному использованию мышления. Я надеялась, что все пойдет так, как он хотел, но если нет, это будет не моя проблема.

Я сидела рядом с камином, чтобы курить прямо в дымоход и не раздражать некурящих гостей. Как раз тогда началась компания по борьбе с курением, и, как обычно, жители Беркли хотели во что бы то ни стало отличиться. Если в большинстве домов Сан-Франциско и округа Марин еще можно было найти пепельницу, то в Беркли приходилось извиняться, когда хотелось курить, и выходить во двор за домом, чтобы удовлетворить свою маленькую вредную привычку и быть готовым вновь присоединиться к свободным от нее людям, находившимся в доме.

К восьми часам вечера в комнате нас собралось всего четверо: Келли, я, человек, который жил в этом доме, — низенький, черноволосый мужчина, чуть за сорок, соблазнительно улыбавшийся одной половиной рта. Он занимался переводом медицинских текстов с древнекитайского на английский исключительно из любви к этому делу и на тот момент был безработным. Четвертой была очень привлекательная женщина, адвокат. Она утомительно рассказывала нам, как недавно почувствовала, что ненавидит все, связанное с законом, но не может решить, что теперь делать.

Когда часы показывали четверть девятого, в нашей компании появились еще двое: невысокая блондинка с бледным лицом и нерешительной улыбкой, и человек, у которого были злые глаза. Он назвался психологом. Потом дверь снова открылась, и в комнату вошел стройный мужчина очень высокого роста. У него была серебристая грива волос, как у ветхозаветного старца. Ей подходила аккуратная бородка, в которой светлые волосы смешивались с седыми. На мужчине были коричневые вельветовые брюки и потертый вельветовый пиджак. Келли выкрикнул его имя: «Люди, это доктор Александр Бородин. Друзья зовут его Шура!»

Должно быть, я окинула вошедшего довольно пристальным взглядом, потому что, когда нас представили, он поймал мой взгляд и чуть приподнял свою большую поседевшую бровь. Потом, когда я приглашающе похлопала по полу рядом с собой, он улыбнулся. Того, что я слышала от Келли о человеке по имени Шура, было достаточно, чтобы предположить в нем крайне любопытную личность. Как-то раз Келли заявил мне: «Шура — единственный человек, которого мне доводилось встречать, за исключением доктора Ниддлмана, кого я уважаю. Он настоящий гений, честное слово. Может, его Ю даже выше, чем у меня». После этих слов Келли хихикнул, я поддержала его. Мы оба знали, что, как обнаружил Келли, было трудно поверить в то, что уровень интеллекта какого-нибудь другого человека окажется выше его собственного, равнявшегося 170. Я была заинтригована даже слабой вероятностью того, что человек, удостоившийся уважения моего «трудного» друга, может появиться на собрании. И уж если в глазах Келли этот человек стоял на одном уровне с философом Якобом Нидлманом,[49] он должен быть действительно выдающейся личностью, подумалось мне.

Я рассматривала человека с великолепной гривой волос, пока тот снимал свою куртку и садился на пол слева от меня. Он сцепил руки вокруг коленей и сказал «привет», у него были прозрачные голубые глаза, обращавшие на себя внимание. Я сказала, понизив голос:-Мне очень приятно наконец-то встретиться с одним из двух людей в мире, которых Келли не называет "индюками"!